Почти дневник
Шрифт:
Она страшно покраснела.
– Ничего подобного. – И таинственным шепотом: – А кто тебе сказал?
– Зоя Васильевна сказала.
– Ну, я ей ничего больше не буду доверять.
– Почему же ты на меня перестала «надеяться»?
– А ты почему не пишешь ничего?
– А откуда ты знаешь, что я не пишу? Может быть, я пишу роман.
– Рассказывай!… Где ж он?
– Чудачка! Роман надо писать год-два. О Магнитогорске я писал полтора года. Подожди, напишу.
– И мы будем читать?
– Будете читать.
– Только ты смотри, про меня что-нибудь такого не напиши.
– Обязательно напишу.
– Что ж ты напишешь?
– Что ты малахольная.
– Ну! – воскликнула она, покраснев, и хлопнула меня осторожно по плечу своей мужской по величине, но вялой рукой. – Сам ты малахольный!
Если она что-нибудь хочет сказать, она никогда не говорит прямо, а всегда конфиденциально.
Таинственно тащит за руку, подталкивает костлявым потным плечом в соседнюю комнату, в коридор, в закоулок, если на дворе, то за дом, за скирду; отводит от других, таинственно шепчет:
– Иди, я тебе что-то скажу… Тебе нравится агиткомбайн?
– Нравится.
Она тяжело вздыхает.
– Нет, это верно, что тебе нравится?
– Верно.
– А почему он тебе именно нравится?
– Потому что он хороший.
Она долго смотрит в глаза, потом застенчиво фыркает, стукает по плечу и говорит:
– А ну тебя совсем! От тебя никакого толку не добьешься. Я уж на тебя не надеюсь.
Все же агиткомбайн у нее вышел «на ять». Весь в картинках, в портретах, в флажках, он в срок выехал в поле.
Она отправилась на нем, сидя рядом с кучером, как хозяйка бродячего цирка.
Потом в Днепропетровске она выхлопотала какую-то капеллу из одиннадцати человек.
– Приедут артисты, – торжественно заявила она и прибавила: – Тут у нас и писатель, тут у нас и фотограф, тут у нас и артисты, тут у нас скоро будет и легковой автомобиль. «Дела идут, контора пишет…»
Только что влетел взволнованный Марковский, секретарь ячейки МТС.
В линялой розовой майке, он похож на уличного акробата. Черный, носатый, остряк, жлоб.
– Костина нет?
– Нет.
– Тьфу, черт! Костина нет! Розанова нет! Гавриленко нет! Вот в чем дело. Там комбайн косит, так в полове вылетает половина зерна. Прямо преступление! И вот такие куски оставляют нескошенными. Прямо уголовное преступление! Ну, я побегу!…
Ел переводя дух и вытирая коричневой рукой лоб, исчез.
Как в люк провалился.
В «Шевченко» между прочим с двух га вчера намолотили пятьдесят центнеров ячменя. Сто пятьдесят пудов с га.
Вот это урожай!
С актерами невероятная возня.
Соня Бузулук совершенно обезумела.
Она их вызвала, они приехали; теперь их надо расселить, кормить, возить, нянчиться с ними.
Она совсем потеряла голову. Она, идеально бескорыстная, столкнулась со странствующей богемой.
Картинка!
Они ходят по МТС, разыскивают еду, просят хлеба, масла, требуют молока.
– Слушай, иди сюда…
Она заводит меня за угол дома и таинственно, отчаянно шепчет:
– Что мне с ними делать?
– С кем?
– С этими самыми… с этой капеллой, чтоб она провалилась!…
Но сама сияет.
– А что такое?
– Невыдержанная публика. Совершенно безыдейные настроения…
– А что такое?
– Все время кушать требуют.
– А ты как думала?
– Вот чудак! Я их вчера кормила, позавчера они тоже так здорово нажрались… А сегодня, представь, чуть утро – требуют кушать! Я так думаю: вчера подкормились, сегодня могут подождать. Окончательно разложившаяся публика. Но я их перестрою. Ты увидишь, я их перестрою.
На территории МТС появились артисты.
Шел руководитель, пожилой вкрадчивый «арап» в стального цвета толстовке и тюбетейке.
Он шел, как кот, к кладовой с запиской в руке. Вероятно, что-нибудь получать.
Шел скрипач с футляром.
Парочками гуляли девушки, так резко бросающиеся в глаза на фоне местного народа. Явно – приезжие.
На другой день Соня Бузулук увезла их в поле.
Они были долго в отсутствии. Соня Бузулук держит их в таборе и, как слышно, перевоспитывает.
Как-то она появилась на час.
Отвела в сторону, загородила от остальных и жарко зашептала:
– Понемножечку перевоспитываю. Во-первых, отменила костюмы. Зачем им в этих пестрых костюмах выступать? Пускай так, как есть, выступают. Во-вторых, переделала их репертуар. А то они вчера как начали спевать полтавскую старинную песню, так представь себе, все бабы начали плакать. Те поют, а эти ревут. Те поют, а эти разливаются. Ну, я это прекратила. Мне надо что-нибудь бодрое, заряжающее – одним словом, на все сто. Правильно?
Я засмеялся.
– А ну тебя! – закричала она, махнула на меня рукой, как на окончательно погибшего, и исчезла.
Поездка с фотографом в бригады «Першого Травня», «Маяка».
В третьей бригаде «Першого травня», в таборе, нашли Соню Бузулук с ее фургоном.
Я издали заметил в толпе ее платье и флажки фургона.
Когда мы подъехали, возле агиткомбайна на лужке сидели широким кругом колхозники, преимущественно женщины.
Артисты стояли, готовые к выступлению.