Почти невероятные приключения в Артеке

Аматуни Петроний Гай

— Довольно того, что мы с тобой не знаем покоя! Сейчас время так ускорилось — не успеем оглянуться, как наш малыш вырастет и сам станет папой…

От этих слов Гошка похолодел.

— Мне бы хотелось подольше оставаться ребёнком… — признался он.

— Странный ты человек! — пожал плечами Папа. — Всё свободное время возишься с попугаем, когда перед тобой открывается удивительный мир неведомого!

— Как же! — усмехнулся Гошка. — Взрослые день и ночь барахтаются в нём: уже ничего не осталось на нашу долю…

— Ты видишь, как терзается ребёнок! — торжествующе сказала Мама. — А ведь ему необходим щадящие режим.

— Ошибаешься, сынок, — продолжал Папа. — Этому миру неведомого конца-края не видно: полностью его изучить не одному поколению невозможно — так коротка человеческая жизнь.

— Вот хорошо! — обрадовался Гошка. — Тогда и браться не надо. Научатся люди жить по пятьсот лет — пусть те поколения и пробуют…

— Устами младенца глаголет истина, — поддержала его Мама.

— Ты хочешь, чтобы наш сын вырос безграмотным чудиком? — поднял брови Папа.

— А чем лучше чудик образованный?! — парировала Мама. — Я хочу, чтобы Гошенька стал нормальным человеком, не обходя детство стороной; тогда ему ничто не грозит!

— Ну что ж, я разрешаю ему дружбу с попугаем, — тоном приказа заявил Папа, — но при условии, что мой сын избавится от двоек и троек. Решено! Хватит дебатов, а то я растеряю то, что придумал сейчас…

— Ты работаешь, даже когда разговариваешь, — едко сказала Мама. — Смотри, чтобы ты сам…

Папа не успел возразить: Гошка уловил, что разговор приобретает разрушительный характер, и вмешался.

— Хватит вам, родители! Лучше объясните мне, необразованному, — искоса глянул он на отца, — почему вы так перегружаете себя и не измените свой образ жизни? Бросьте работать и посвистывайте…

Папа и Мама растерянно переглянулись.

— Это ты? — грозно спросила Мама, поворачиваясь в Папе.

— Что я?! — испуганно моргнул Папа.

— Я спрашиваю: это ты внушил ребёнку своё низкое желание превратить меня в домашнюю работницу?.. А сами будете посвистывать?..

— Послушай, ну как ты могла?..

— Да, разумеется, расхохоталась Мама, и голос её задрожал. — Ты представитель сильного пола. Творец! А я должна бросить работу и обслуживать двух объедающихся мужиков?!

— О чём ты говоришь? Причём тут я?.. Гошка, ты понял что-нибудь?!

Мама заплакала.

— Значит это у него наследственное, — проговорила она сквозь слёзы. — Я знала, что в тебе живёт жестокий деспот, вселившийся теперь и в моего сына… На я этого не допущу, так и знай!

— Да нет, же, Мама, — повысил голос Гошка. — Я имею в виду вас обоих: ведь Папа может всё бросить и чихать в промокашку…

— Ах так! — возмутился Папа. — Ты хочешь, чтоб твой отец стал бездельником? Вёл жизнь завзятого тунеядца? Лишился радости творчества?! Я тебе чихну!..

И Папа кинулся к шифоньеру. Гошка сообразил, чем это может обернуться, и мгновенно исчез из дома.

Тюля-Люля с удивлением наблюдал происходящее и даже поковырял коготком в носу.

Папа, с ремнём в левой руке, присел на диван рядом с Мамой, вытер её платочком слёзы и нежно обнял за плечи правой рукой. Потом Мама поцеловала Папу и ушла в магазин, довольная тем, что день заканчивается так удачно. Папа задумчиво посмотрел ей вслед, облегчённо вздохнул, словно капитан океанского лайнера, миновавший бурю, погладил Тюлю-Люлю по золотистой тюбетейке и тихо произнёс:

— Тяжела ты, доля мужская…

И вдруг Тюля-Люля отчётливо, голосом Папы, произнёс:

— Тяжела ты, доля мужская.

Папа пошатнулся от удивления, а потом обрадовался и спросил:

— Так, значит, ты говорящий попугай?

— Иес, — скромно ответил Тюля-Люля, что по-английски означает «да».

3.

Теперь Тюля-Люля говорил беспрестанно, повторяя почти всё услышанное и лишь изредка вставляя английские слова, знакомые ему ещё по «предварительному детству», — когда он был яичком в Австралии, где этот иностранный язык очень распространён.

Пошли тёплые дни.

Папа купил Тюле-Люле просторную клетку и установил её на балконе, чтобы попугайчик мог дышать свежим воздухом в безопасности.

В первый же вечер, когда вся семья отправилась в кино, а Тюля-Люля на балконе коротал время в одиночестве, ни с того ни с сего возле клетки появился шустрый воробей.

Затворник искоса глянул на это невзрачное существо и придал себе важный, равнодушный вид. — Кто вы, если не секрет? — нарушил затянувшееся молчание незнакомец.

— Я Тюля-Люля, — гордо ответил наш герой, — австралиец, происхожу из знатного рода Пситтакиформес, то есть попугаев… Родился из белого яичка без единого пятнышка и являюсь членом семьи Многолетнева!

— О, ваше сиятельство! — сразу присмирел воробей и для чего-то огляделся. — Так вы родственник писателя!..

— Иес! — ещё более значительным тоном ответил Тюля-Люля и задрал клюв к небу.

— Не завидую вам, ваше сиятельство, — сочувственно чирикнул собеседник.

— Ты… ты что, смыслишь в литературе?!

— Ваш Папа имеет обыкновение читать самому себе вслух, и я порой с удовольствием слушаю… Однако сейчас я имею в виду его сына, этого душегуба и мучителя… Когда он даёт духу пришельцу Осьминогу Кальмаровичу, я не возражаю…

— Пришельцу? Так-так, продолжай.

— Так вот я и говорю: писательский сынок, Килограммчик, видимо, набрался от сиамского пирата жестокости, сделал себе рогатку из вишнёвого дерева и пуляет по нас, то есть по воробьям!..

— Пуляет? Это ружьё или пистолет?

— Ни то ни другое, ваше сиятельство. Это много ужаснее… Я опасаюсь, вы ещё увидите…

— Гм… Как тебя зовут?

— Меня?! — смутился воробей. — Никак… Я ведь никто; я даже вылупился из яичка с крапинками… У меня нет имени.