Почти счастливые женщины
Шрифт:
И очень хотелось в Клин, к маме и к бабушке. Страдала три дня и наконец решилась, попросила Софью поехать навестить своих.
Та удивилась, на секунду поморщилась и кивнула в окно:
– Аля, посмотри на улицу! Погода адская! Дождь, ветер! Какая поездка, какое кладбище, о чем ты? – И, внимательно посмотрев на расстроенную и потухшую внучку, мягко добавила: – Потерпи до лета. Погода выправится – и поедем. Поверь, так будет лучше.
Аля молча кивнула – а что еще оставалось? Но обиду на Софью затаила. Думала о том, чтобы поехать самой. Страшновато, конечно, да и без спроса… Но почему-то захотелось сделать назло.
Поделилась с Олей. Та удивилась:
– Конечно, поедем! И наплевать на старуху. Тоже мне, царица полей! Поедем – и все. Точка. В конце концов, это твое личное дело! И твоя мама. И не Софье решать, когда тебе к ней ехать. Пусть вообще спасибо скажет, что ты здесь. Она-то грехи замаливает, с ней все понятно.
От Олиной решительности и резких, хотя и правдивых слов Алю коробило. Оля никому не подчиняется, на Дашу ей наплевать, Олины решения не обсуждаются. Но уехать без спроса и разрешения? Так самовольничать? Хватит ли у нее сил?
И все же решилась. Ехать собрались в воскресенье, с самого утра. По воскресеньям Маша не приходила, а Софья Павловна вставала не раньше десяти.
В шесть Аля проснулась и выглянула в окно. Софья была права – погодка стояла кошмарная. Середина апреля, а весной и не пахло. Темно-серое небо, казалось, лежало на голых кронах деревьев. Сыпал мелкий, колкий дождь. Кружа над помойкой, как ястребы над добычей, громко орали огромные черные вороны. Под деревьями грязными черными опавшими кляксами еще лежал черный спрессованный снег.
На градуснике было плюс два.
Аля поежилась и вздохнула. Отменить поездку, позвонить Оле?
«Ну вот еще, ни за что! Пусть даже Оля откажется, а я все равно поеду! – подумала она. – Не сахарная, не растаю! Просто потеплее оденусь».
Не позавтракала, боялась разбудить Софью. Взяла с собой два бутерброда с сыром и два яблока. «Горячий чай купим на станции. Или выпьем у Лены». Надела резиновые сапоги, теплую юбку и дубленку. Подумала и переоделась в куртку – на улице дождь, дубленку можно испортить.
На цыпочках подошла к двери Софьиной спальни. Тишина.
Уже на улице вспомнила, что забыла оставить записку. Но возвращаться не стала. Обойдется.
Олю ждала минут двадцать. Наверняка та проспала. А может, и вовсе передумала. С Олей такое запросто, человек она не очень надежный. Наконец Оля появилась – хмурая, недовольная, невыспавшаяся. Молча кивнула и пошла вперед.
Аля пошла за ней. На вокзале было шумно и суетно, сновали нагруженные сумками люди, носильщики кричали вечное «поберегись», зычно гудели поезда, и вкусно пахло углем и жареными пирожками.
Сели в электричку. Красные, замерзшие пальцы не сгибались. Но в электричке было тепло. Оля плюхнулась на сиденье у окна и отвернулась. Было видно, что о поездке она жалеет, но Аля ни о чем ее не спрашивала, не до того. Молчит, и пусть молчит. Аля закрыла глаза и задремала.
На сердце было черно. Она ехала в свой родной городок, где выросла и прожила больший отрезок жизни с любимыми и дорогими людьми, где было много счастья и много горя. А теперь она ехала на свидание с прежней жизнью. Станет ли ей легче? Или будет еще горше и тяжелее?
На станции выпили горячего чаю с пирожками, и Оля немного пришла в себя. На кладбище доехали на автобусе. Автобус трясся на кочках, подпрыгивал и переваливался с боку на бок.
Оля недовольно хмурилась. При подъезде к кладбищу дождь окончательно обнаглел и полил как из ведра. Оля накинула капюшон и сунула руки в карманы.
Дорожка из рыжей глины размокла и расползлась.
До места не шли – ползли. Оля что-то бурчала, а Аля не отвечала. Не до того.
– Долго еще? – раздраженно буркнула Оля.
– Не долго, – коротко ответила Аля и подумала: «Если так злишься, зачем поехала? Я бы и без тебя обошлась».
На могиле валялся старый венок – пластиковые цветы выцвели, проволока заржавела, а размокшая земля была усыпана бурыми листьями и обломанными ветками.
Покосившийся, мокрый от дождя темный крест накренился.
Фотография мамы размокла, и изображение было нечетким и неопрятным, как размокшая, блеклая переводная картинка.
Аля поправила крест, протерла фотографию, обернутую целлофаном, и вытащила из кармана маленький пластмассовый букетик голубых незабудок, заранее купленных в универмаге.
– Венок на помойку, – сказала Оля.
Аля, погруженная в свои мысли, ничего не ответила и не тронулась с места. Оля решительно взялась за венок. Аля растерянно смотрела на нее.
– Жду тебя у входа, – буркнула Оля. – А ты тут сама. – И, ухватив мокрый, тяжелый венок, поплелась к выходу.
«Надо же, – подумала Аля, – а мне казалось, что Оля не тот человек. А оказалось, что нет. Дала мне побыть наедине с моими. Поняла, что сейчас мне лучше одной».
Аля погладила мамину фотографию, поговорила с мамой и бабушкой Липой, рассказала о своей новой жизни, поплакала и попрощалась, пообещав приехать скоро, максимум через два месяца.
Оля стояла у ворот кладбища и смотрела на небо. Оно было по-прежнему темным и хмурым, правда, дождь чуть ослабел, сдался. Но было все так же сыро, промозгло и холодно.
– Все нормально? – хмуро спросила Оля.
Аля молча кивнула. Говорить ни о чем не хотелось. Молча доехали до Лесной, Аля не могла не навестить Лену.
Дождь снова припустил, и девочки шмыгали красными носами.
Лена открыла дверь и от неожиданности охнула. Усадила девчонок пить чай. На стол поставила каменные пряники и засахаренное крыжовенное варенье.