Почтовый ящик
Шрифт:
Сережа боялся, что слесари опять запьют по случаю выходного, и придумал экскурсию. Тоже поехали на электричке, но не в ту сторону, что Самуил. Поехали в Славяногорск. Купались в Северском Донце, ходили по пещерам, смотрели на железного Артема, которого даже немцы не смогли взорвать, пили домашнее вино на рынке по пятьдесят копеек стакан.
Удивлялись, как люди в этих краях обращаются друг к другу: «женщина», «мужчина», как разговаривают в очереди: «Женщина, я за вами стояла?» – «Да, женщина, вы стояли лично за мной, а за вами был этот мужчина! Да, вот, вы, мужчина, повернитесь!». Сашка просто покатывался со смеху, и тут же подхватил.
– Мужчина,
Прошло полтора десятка лет, и так же стали говорить и в Москве. Кто бы мог подумать?
Очень приятно провели время. На следующие выходные, если таковые будут, Сережа наметил экскурсию в Донецк.
Отремонтированный стенд работал, как часы. Все проверили. Для дальнейшей работы – сдачи стенда – Самуил Яковлевич и Саша были не нужны, и они собрались домой. Устроили прощание с отъезжающими. Все были довольны друг другом.
За столом чокались на равных. Под конец застолья Сережа стал не мигая смотреть на Самуила. Когда тот поднял на Сережу удивленные глаза, Сережа сказал ледяным голосом:
– Самуил Яковлевич, а вы любите выпить!
– Ты, знаешь, Сережа, люблю, – от души засмеялся Самуил.
Вечером поехали провожать на вокзал. Стояли в короткой, но бестолковой очереди у кассы. Билеты на проходящие поезда начинали продавать в последнюю минуту перед прибытием. Кто-то лез без очереди, кто-то с удостоверением, кто-то с запиской или телеграммой. Одна бабуля получила заветный билет, но не смогла уехать, потому что путь к пассажирскому поезду перегородил товарный состав. И так три с половиной часа. Сережа содрогнулся при мысли, что им с Владиславом Ивановичем предстоит то же самое через неделю.
Глава 17
Таня кормила дочку грудью, а все семейство собралось вокруг и смотрело на молодую мать. Родители Тани сидели в умилении рядышком. Сережа сидел счастливый, спокойный. Даже маленький Гендос притих и стоял около матери, внимательно наблюдая за ней и за крошечной сестренкой.
Таня была прекрасна. Она сидела в кресле, держа младенца на руках, и смотрела, как дочь сосет. Темно-русые волосы, прихваченные сзади большой заколкой, чтобы не мешали, полукруглыми прядями падали на щеки, взгляд был спокойным и сосредоточенным. Одна забота владела матерью – чтобы дочка съела положенное. Но какая великая забота! Луч света из окна освещал обнаженную грудь и личико дочери, обрамленное чепчиком. «Прямо Леонардо да Винчи!» – с гордостью подумал Сережа. Прокофьичу пришла в голову та же ассоциация.
– Мадонна, вылитая мадонна! – воскликнул он.
– Да… Такая красавица могла бы выйти замуж за иностранца… – мечтательно произнесла Танькина мать. Простецкое лицо ее расплылось от счастья и бездумья, а язык молол нечто потаенное, «из глубины костного мозга», как говорил Прокофьич, не признававший у жены наличия головного мозга. Анна Петровна испугалась, что сказала не то, поднесла ладонь ко рту, желая затолкать назад вылетевшие слова, и стрельнула глазами на зятя и на мужа.
«У, дура, – подумал Сережа. – Весь Танькин идиотизм от нее!» Хотел встать и уйти из комнаты. Но решил не обижаться на убогую и не портить счастливую минуту из-за ерунды.
Сережа остался сидеть, не переменив позы, только уже не любовался женой и детьми, а думал о сиюминутном, суетном.
А родители
И Сережа, на которого можно положиться во всем. Во всем! Взвалил на себя ношу и несет. Да и куда он теперь от двух детей денется? Будет тащить, человек верный. Нет, нет, в том смысле, что детей любит, к Тане привязан, к ним, родителям, хорошо относится. Ну, и есть за что.
Когда поняли, что будет второй ребенок, решились, что называется, на второго, Анна Петровна сразу заговорила об имени будущего ребенка. Когда сына назвали Генкой, она не возражала, свежи еще были воспоминания о трагедии, побаивалась трогать эту тему. Для Сергея было ясно, что сына нужно назвать как его отца. Но теща, видимо, имела свое, хоть и не высказанное, мнение. И вот настала пора высказаться.
Сидели на кухне, пили чай. Вдруг Анна Петровна ни с того ни с сего говорит:
– Если вы не назовете мальчика Андрюшей, я не смогу вам помогать, – сказала, поджала губы в ниточку и стала смотреть перед собой не мигая.
У Сережи лицо налилось красной краской, захотелось шмякнуть чашку об пол. Грозовую обстановку разрядил Гендос.
– Не хотю быть Андлюсей! – сказал он.
Все прыснули со смеху. Сережа одел сына и ушел с ним гулять.
Дело на этом не закончилось, Анна Петровна обрабатывала Таню. Сама теща при Сереже молчала, а Таня теперь время от времени затевала разговор.
– Правда, давай назовем Андреем. Гена в честь твоего папы. Я же не возражала. А Андрюша – в честь моего, – говорила Таня и думала: «И еще в честь одного человека, о котором никто никогда не узнает».
– Родим – поглядим, – отшучивался Сережа. – На кого будет похож, тем и назовем. Вдруг окажется, что он вылитый Акакий.
– Какой Акакий? – пугалась Таня.
– Башмачкин. Нет, Церетели, – отвечал Сережа.
– Ты шутишь? – спрашивала Таня.
– Нисколько. А вдруг девочка родится? Назовем Таней. Будет Татьяна Татьяновна.
– Татьяна Сергеевна? Неплохо… Нет, две Тани – не годится. Хотя твое желание назвать дочь в мою честь для меня лестно, – говорила Таня и думала: «Как все-таки он меня любит!»
Родилась девочка. Таня вернулась домой величественная, гордая, ведь всех осчастливила. Перепеленали и накормили девочку, уложили в кроватку, пошли на кухню отмечать событие, но Анна Петровна не вытерпела и повела Таню посмотреть на приданое, как она все приготовила и устроила. Таня поглядывала на это хозяйство рассеянно, ведь не ее забота. Но вдруг беспокойство проснулось в ее душе. Показалось, что она там мучилась, рожала им ребенка, а они тут блаженствуют за ее счет. Зло спросила: «Сколько пеленок?» и тут же отчитала мать: «Я так и знала, что ничего не будет приготовлено!» Анна Петровна побледнела от несправедливости и в минутном отчаянье бросила руки вдоль туловища.