Под чужим именем
Шрифт:
— Съезди, Андрей. — Шеф бросил намеки и заговорил напрямик. — Съезди туда. А то загнемся мы тут без едкого натра.
— Но нам нужен реактивный, — не сдавался я. — «Ч. д. а.», «х. ч.» [1] хотя бы. А там делают технический, и называется он не едкий натр, а гранкаустик.
— Сойдет. Заключишь договор — премию выпишем.
— Знаю я эти премии… А то, что там постреливают, вы слышали? Всякие перевороты, рельсовая война? Поезда-то толком не ходят.
— Полетишь самолетом, — таков был очередной аргумент.
1
«Ч.
Долго мы еще препирались, но в конце концов я сдался. Кому еще было ехать? На группе химии был один только мужчина — я. И как раз через меня шли реактивы — вещества разъедающие, отравляющие, высокотоксичные и прочая гадость. Сам шеф, естественно, туда и не смог бы поехать, если даже бы и захотел — его и так зам директора по коммерции гонял как сидорову козу, но с завода не отпускал. Приходил наш начальник снабжения к себе домой часов в восемь, а то и в девять. Год назад от него ушла вторая жена. Снабжать завод было все труднее — проклятая конверсия давала о себе знать… В общем, я согласился. И видит Бог — зря.
Дома на мою голову обрушился штормовой ветер.
— Меня уже достали твои командировки, — высказывала Танька. — Не знаю, чем ты там занимаешься, но я тут сижу целыми днями одна как дура, и места себе не нахожу.
Крыть нечем. Никаких троюродных штурманов у Таньки давно уже не было, был только я и при этом давно.
— И записи твои крутить-вертеть… Когда я этим должна заниматься, по-твоему?
Отвечать мне не хотелось. Я уселся в кресло, закурил, чего делать в комнате не допускалось, и прикрыл глаза.
Танька разошлась не на шутку. Слушать ее было не очень приятно. я сидел и размышлял, как бы это прекратить.
Оставалось, похоже, одно средство — ни разу мной не применявшееся по причине крайней его радикальности, но, хотелось думать, безотказное.
— Танюха, — сказал я, выждав паузу в ее монологе, — выходи за меня замуж.
Эффект, надо признать, превзошел все ожидания. Словесная буря прекратилась в ту же секунду.
— Что? Что ты сказал?
— Выходи, говорю, за меня замуж. Распишемся и все такое прочее. Хватит дурака валять…
Не успел я придумать конец фразы, а Танька сидела уже на моих коленях и нежно меня обнимала.
— Ты это серьезно? — спросила она, глядя на меня своими большими глазами, в которых, казалось, не может быть места гневу и сварливости.
— Конечно, серьезно, — ответил я, надеясь, что поступаю правильно. А что, живем-то вместе уже не первый год, сколько соли вместе съели… Да и как женщина она куда лучше Вальки, первой моей супруги, этой прокурорской папенькиной дочки… — Вот вернусь из командировки и тогда…
Короче говоря, этой ночью Танька спала без всяких рубашек и даже не храпела.
Но то было той ночью, дома. А сегодня пришлось ночевать черт знает где… Я вышел в коридор, сделал несколько шагов, придерживаясь за стенки, и почувствовал, что ступаю по чему-то липкому.
Я взглянул под ноги. Нечто черно-красное. Кровь? Краска?
Можно было еще долго гадать, куда я вляпался, но одно обстоятельство в момент прекратило все сомнения.
В полутора шагах от меня лежала женщина. Голая. И совсем мертвая. Тут сомнений тоже быть не могло — если вам вспорют живот, вы вряд ли надолго задержитесь на этом свете.
Я попятился. Споткнулся, упал. Потом вскочил и побежал, чувствуя дурноту и ужас. Снова упал. В голове мелькнуло — может, я допился до белой горячки? А ну как она сейчас встанет и погонится за мной?
Дурацкая мысль. Никто за мной не бежал, не гнался. Все оказалось куда хуже и страшнее.
2. Среди мертвых
Ченгир не понравился мне с первого же взгляда. Достаточно было сойти с самолета, чтобы убедиться, что здесь происходит нечто весьма странное и к тому же не очень приятное. Аэропорт бурлил. Он шумел как растревоженный улей; в здании аэровокзала слышалась громкая разноязыкая речь, то и дело раздавались пронзительные вопли детей и женский плач. У всех мужчин, независимо от национальности, были хмурые, напряженные лица. Многие суетились, перетаскивая огромные сумки, узлы и чемоданы из одного угла в другой, размахивали билетами и яростно ругались как минимум на трех языках. В кассах же билетов не было. Я про себя порадовался тому обстоятельству, что билет на обратный рейс лежал у меня в кармане. Однако на световом табло против каждого рейса светилось слово «отложен»… Я обратил внимание, что ни один самолет не собирался взлетать, и если бы тогда знал, что в аэропорту горючего осталось лишь на сутки, то наверняка бы здорово встревожился.
Я продрался сквозь толпу свирепого вида мужчин кавказской внешности на привокзальную площадь и начал искать остановку автобуса.
Площадь перед аэропортом тоже бурлила. Впрочем, людской поток в основном устремлялся в сторону аэропорта — многие частные машины и такси уходили обратно в город без пассажиров. Вот тут-то я и почувствовал себя совсем неуютно. Пожалуй, улететь обратно будет трудновато…
Подкатил битком набитый автобус — не знаю, как его держали амортизаторы. Открылась дверь, и на площадь начали вываливаться пассажиры — мне показалось, что их было больше сотни.
В этот автобус я вскоре и сел, выбрав место рядом с водителем — мне страшно хотелось задать ему несколько вопросов. Подождав, когда наберется с десяток пассажиров, водитель — пожилой кавказец — запустил двигатель и повел автобус в город.
К сожалению, шофер оказался неразговорчивым. На мои вопросы насчет того, что же, черт возьми, происходит в Ченгире, он отвечал только «сам увидищь», а узнав, что я из Сибири, посоветовал поскорее возвращаться обратно. Сказал он это, правда, без всякой угрозы, но тревога моя усилилась. Я уже ожидал увидеть черт-те знает чего.
Автобус остановился где-то около центра, и едва я успел сойти, как к машине ринулась толпа — замешкавшиеся пассажиры насилу сумели выйти. Ругань и крики казались почти осязаемыми. Полюбовавшись на эту картину, я спросил у прохожего, как добраться до химического завода.
— Иди на автовокзал… — Он объяснил, как туда добраться. — Садись на сто второй автобус, спросишь там, где выйти. Этот крематорий все знают…
Город в общем казался спокойным. Типичный южный город, где треть населения — кавказцы, треть — среднеазиаты, а еще треть — русские и все остальные. Куда ни глянь, — везде на горизонте синевато-серые горы, которых не застили самые высокие здания (а были здесь и двенадцатиэтажные). Что касается улиц, то не было видно ни беглецов, ни догоняющих. Единственное, что навевало соответствующие мысли, — это группы солдат, то и дело попадавшиеся мне навстречу. Солдаты были упакованы в пятнистую форму, довольно странную, почти бутафорскую. Но автоматы за их спинами выглядели самыми настоящими.