Под чужим небом

В Верхнеудинск Таров приехал накануне бурятского праздника белого медведя. По-бурятски — сагалган, с него по принятому в странах Востока календарю начинается счет году. В тот же день постучал в дом на Мокрослободской улице, недалеко от реки, где жил его дядя со стороны

матери Илларион Карпович Бурдуков. Бурдуков принял родича с радостью и недоумением.

— Но, тала [1] , отвечай, как на духу — каким ветром занесло к нам? — спрашивал Бурдуков, разливая по рюмкам водку.

Ермак Дионисович сразу приметил форменный мундир с погонами подъесаула на спинке стула и, оставляя вопрос без ответа, спросил:

— Служишь все?

— Время нынче такое: нельзя не служить. Хоть хрен и горький, а есть приходится...

— По нашивкам вроде интендант?

— Не забыл, выходит, казачьи различия? Молодец! Куда же мне, колченогому?

— Постарел, дядюшка, постарел. Только усы еще пышнее стали, — польстил Таров.

— Как не постареть, на шестой десяток давно перевалило... А усам что — у них служба нетрудная... Бери вон рыжики соленые... А ты как?

— Удастся — переживу смуту, не удастся — попрошусь на службу к Григорию Михайловичу Семенову. Когда-то он шибко приглашал меня, — сказал Ермак Дионисович, подлаживаясь под местный говор.

— Молодой, здоровый. Как не служить! Хочешь, замолвлю словечко?

— Замолви, если не трудно. Да, а где же тетя Пана, Дуня?

— В баню пошли да запропастились, леший бы их побрал... Придут, куда им деваться. Пей, закусывай... Гляжу на тебя — ладным парнем стал. Вот мать-то порадовалась бы! Сколько тебе?

— Двадцать четыре.

— Самый первостатейный возраст. Не оженился еще?

— Вроде бы нет, — схитрил Таров.

— Но и ладно. Время сейчас неподходящее для семейных утех...

Со двора послышался скрип снега и радостный визг собаки. Вошли жена и дочь Бурдукова, укутанные шалями — одни глаза светятся. Началось женское дознание, дотошное и любопытное.

— Как жил-то: работал али чо? — спрашивала тетка, опорожняя третий стакан чаю с молоком.

— Учился, когда подрабатывал.

— Ехал-то долго?

— Недели две.

— Хорошо хоть пропустили. Власти-то на всем пути, однако, разные?

— Пробирался: где мольбою, где ужом, где обманом...

— Гляжу на тебя — ну, чисто бурят стал. Видно, ихняя кровь сильней нашей.

— А там меня за японца принимали, — сказал Ермак, рассмеявшись. — Писатель Куприн сочинил повесть: японец живет в Петрограде и выдает себя за русского офицера. Вот и начитались.

— Ой, как интересно! — воскликнула Дуня, первый раз осмелившись взглянуть на своего двоюродного брата.

В конце недели около полудня Илларион Карпович подъехал к своему дому на извозчике.

— Но, тала, оболокайся скорее, сам атаман прикочевал и тебя призывает.

— Ты, что ли, доложил ему обо мне? — спросил Таров. В душе он радовался: не сам напросился на встречу, больше доверия будет.

— Нет. Я рассказал своему начальнику, есаулу Черняеву, а он доложил атаману.

Семенов встретил Ермака Дионисовича любезно, но той простоты, что была в «Метрополе», не чувствовалось. Таров внутренне подтянулся, приготовился к самым неожиданным и каверзным вопросам.

— Садитесь, — пригласил атаман глухим голосом. Ермак Дионисович понял: Семенов устал...

— Спасибо, ваше превосходительство, — поблагодарил Таров, опускаясь в мягкое кожаное кресло. Семенов усмехнулся уголками губ.

— Значит, все-таки приехал? — спросил он.

— Как видите.

— С какими намерениями?

— Да вот, хочу спокойно пожить в родных краях...

— Спокойно пожить? Разве человек может думать о тихой жизни, когда земля горит! Сопки горят! Право на спокойную жизнь надо завоевать... Ты что же, хочешь на чужой шее в рай въехать? — спросил Семенов.

— Я человек не военный, штатский, — уклонился Таров. Он ждал, когда атаман сам обратится к нему с предложением.

— Всех нас матери рожают штатскими, а жизнь все переворачивает. Я тоже мечтал когда-то спокойно жить в своей Дурулгуевской станице, землю пахать да баб щупать, а жизнь распорядилась по-своему: забросила на вершину вулкана. Так-то вот, Ермак... простите, отчество запамятовал.

— Дионисович.

— Так-то вот, Ермак Дионисович, — повторил он. — Жизнь безжалостна, она с нашими желаниями не считается... И правильно делает, что не считается: люди слабы и безвольны... Их надо под зад коленом подталкивать...

Семенов подробно расспросил Тарова о столичных новостях, настроениях населения и дорожных приключениях. Ермак Дионисович отвечал не спеша, обдуманно, стараясь произвести наиболее выгодное впечатление на атамана.

— Ну что, убедил я тебя? Пойдешь ко мне на службу? — спросил Семенов в конце беседы.

— А если не соглашусь, что сделаете со мной?

— Наперед не могу сказать. Понадобишься — насильно мобилизую.

— Тогда я — лучше добровольно. Только мне что-нибудь по канцелярской части бы...

— Не возражаю. Мне как раз нужен толковый референт и переводчик. Ты японский знаешь? — спросил Семенов, обращаясь на «ты», видимо, уже как к своему подчиненному.

— Не хуже русского.

— Вот и отлично. Для начала я присвою тебе чин сотника. Не обидишься?

— Никак нет, ваше превосходительство, — отчеканил Таров. Он вспомнил о беседе в чека с Ксенофонтовым. Они тогда ломали голову над тем, как войти в волчью стаю Семенова... Атаман, конечно, не был простаком. Он, должно быть, принял во внимание все обстоятельства. Во-первых, в петроградском ресторане «Метрополь» Семенов сделал приглашение Тарову. Во-вторых, была крайняя нужда в переводчике: почти ежедневно приходится встречаться с японскими офицерами, их толмачи плохо владеют русским языком. В-третьих, генерал знал как верного офицера дядю Тарова, подъесаула Бурдукова.