Под конвоем лжи
Шрифт:
Огонь прогорел, оставив кучку ярко-красных угольев. Дженни налила в кастрюлю воды из принесенной с собой фляги, поставила кастрюлю на решетку и теперь сидела, прислушиваясь к рокоту волн и шипению ветра в кронах сосен, и ждала, пока закипит вода.
Как всегда, убежище оказывало на нее волшебное действие.
Она начала забывать о своих проблемах — об отце.
Когда она днем пришла домой из школы, он сидел за столом в кухне и пил. Через достаточно определенное время он должен был начать ругаться, потом разозлился бы по-настоящему, а еще чуть позже пустил бы в ход кулаки. Лупил он всегда первого же подвернувшегося человека, а в этой роли, как правило, оказывалась Дженни. Сегодня она решила уклониться от избиения, прежде чем оно начнется. Она приготовила сэндвичи на черством хлебе, уложила их на тарелку, заварила чай и поставила все это перед ним на стол. Он ничего на это не сказал, не проявил даже тени интереса к тому, куда, зачем и надолго ли уходит из дома его дочь. Дженни поскорее надела пальто и выскользнула за дверь.
Вода забурлила. Дженни всыпала в кипяток чай и сняла кастрюлю с углей. Она думала о других деревенских девочках. Они сейчас все находились дома, садились с родителями за ужин, обсуждали с ними события дня. Им не нужно было прятаться в лесу на побережье, слушать шум прибоя и пить чай из закопченной кастрюли. Такое времяпрепровождение сделало Дженни непохожей на своих сверстниц, она чувствовала себя более старой и умной. Она была лишена детства, периода умственной и душевной невинности, и вынуждена была очень рано уяснить для себя, что мир может быть чрезвычайно недобрым.
Боже, почему он так ненавидит меня? Что плохого я ему сделала?
Мэри очень старалась объяснить девочке поведение Мартина Колвилла. «Он любит тебя, — много раз повторяла Мэри, — просто он когда-то очень пострадал, он злой и несчастный и вымещает свои беды на самом близком человеке».
Дженни пыталась посмотреть на жизнь с точки зрения отца. Она смутно помнила тот день, когда мать упаковала свои вещи и уехала. Она помнила, как отец просил и умолял ее остаться. Она помнила, каким сделалось его лицо, когда та наотрез отказалась, помнила звук бьющегося стекла, помнила многие из тех гадостей, которые они напоследок наговорили друг другу. Много лет она не имела ни малейшего представления о том, куда делась ее мать; о ней просто не упоминали. Когда Дженни как-то спросила об этом отца, он ничего не сказал и стремительно выбежал из дома. В конце концов тайну раскрыла ей все та же Мэри. Оказалось, что ее мать влюбилась в какого-то мужчину из Бирмингема, сошлась с ним, и теперь они жили вместе. Когда же Дженни спросила, почему мать за все эти годы ни разу не попыталась увидеться с нею, Мэри не нашлась, что ответить. И, словно для того, чтобы еще усложнить всю историю, Мэри рассказала, что Дженни выросла точной копией своей матери. Дженни понятия не имела, так это или нет, поскольку запомнила мать раскрасневшейся от крика, с выпученными глазами, а никаких фотографий у них не осталось: отец давным-давно изорвал все снимки в мелкие клочки.
Дженни налила себе чаю. Она держала кружку обеими руками, чуть ли не прижимая ее к груди для тепла. Ветер раскачивал сосны, завывал в ветвях. Появилась луна, окруженная первыми звездами. Дженни могла безошибочно сказать, что ночь будет очень холодной. Ей нельзя было оставаться здесь слишком долго. Она положила на уголья два крупных полена и долго смотрела на тени, плясавшие на камнях. Потом она допила чай и свернулась в комочек, положив голову на руки. Она представляла себя не в Хэмптон-сэндс, а где-то совсем в другом месте. Она мечтала сделать что-нибудь великое и никогда больше не возвращаться сюда. Ей уже исполнилось шестнадцать лет. Немало старших девочек из соседних деревень уехали в Лондон и другие большие города, чтобы занять там рабочие места, покинутые ушедшими на войну мужчинами. Она могла найти работу на фабрике, могла прислуживать в ресторане, могла делать что угодно...
Она уже начала дремать, когда ей показалось, что она слышит звук где-то возле воды. В первое мгновение она решила, что это действительно могут быть бродяги, живущие на берегу. Испуганная и заинтригованная, Дженни быстро вскочила на ноги. Сосновый лесок заканчивался на дюнах. Она осторожно — уже сделалось почти совсем темно — прошла через рощу и оказалась на краю песчаного откоса. Там она остановилась, по колено в пляшущей на ветру сухой траве, всмотрелась в ту сторону, откуда донесся звук, и сразу же увидела мужскую фигуру в непромокаемом плаще, морских ботинках и шляпе-зюйдвестке.
Шон Догерти.
Видно было не очень хорошо, но ей показалось, что он отмерял на пляже шагами какие-то расстояния и складывал кучки хвороста. Может быть, Мэри была права и Шон действительно свихнулся?
Дженни разглядела и еще одну фигуру — на гребне дюны. Это была Мэри; она неподвижно стояла там на ветру, скрестив руки на груди и молча глядя на Шона. Потом Мэри повернулась и так же молча ушла, не дожидаясь Шона.
Когда Шон закончил свои странные действия и тоже удалился, Дженни залила водой тлеющие угли, спрятала свои вещи, села на велосипед и отправилась домой. Там оказалось пусто, холодно и темно. Огонь в камине давно погас. Дженни некоторое время лежала в кровати с открытыми глазами, прислушивалась к ветру и восстанавливая в памяти недавнюю сцену на берегу. Что-то во всем этом было не так, решила она в конце концов. Очень и очень не так.
— Сдается мне, Гарри, что мы с вами что-то упустили из виду, — проговорил Вайкери, измеряя шагами свой кабинет.
— Мы сделали все, что было в наших силах, Альфред.
— Возможно, нам стоит еще раз связаться с авиацией.
— Я только что говорил с ними.
— И?..
— Ничего.
— В таком случае, позвоните в штаб Королевского флота...
— Я только что связывался с Цитаделью.
— И?..
— Ничего.
— Христос!
— Нам остается только проявить терпение.
— Я не наделен врожденной терпеливостью, Гарри.
— Я это уже заметил.
— А как насчет?..
— Я звонил в администрацию парома в Ливерпуль.
— Ну?
— Переправа не работает из-за сильного шторма.
— Выходит, из Ирландии они этой ночью не выберутся.
— Очень похоже на то.
— Не исключено, Гарри, что мы взялись за это дело не с той стороны.
— Что вы имеете в виду?
— Может быть, нам стоило бы сосредоточить внимание на тех двух агентах, которые уже находятся в Великобритании.
— Прошу вас, продолжайте.
— Давайте вернемся к документам иммиграционного и паспортного контроля.
— Христос! Альфред, они нисколько не изменились с сорокового года. Мы тогда взяли на карандаш всех, кто мог оказаться шпионами, и интернировали каждого, в ком возникали хоть какие-то сомнения.
— Я знаю, Гарри. Но, возможно, мы все же что-то пропустили.
— Например?
— Черт возьми, откуда я знаю?
— Я закажу документацию. Хуже от этого точно не будет.
— Возможно, нам просто изменила удача.
— Альфред, я знавал в свое время многих удачливых полицейских.
— Ну, и что, Гарри?
— Но я никогда не встречал ни одного удачливого ленивого полицейского.
— И что вы собираетесь делать?
— Принесу документы и заварю побольше чаю.
Шон Догерти вышел из дома черед черный ход и направился по дорожке к сараю. Он был одет в толстый свитер, прорезиненное пальто и нес в руке керосиновый фонарь. Небо совсем очистилось от облаков: в темно-синей бездне сверкали бесчисленные звезды и светила яркая луна в три четверти. Воздух был обжигающе холодным.