Под кожей
Шрифт:
Иссерли отвернулась от него, озадаченная. Дождь барабанил по крыше машины. Иссерли перебросила рычажки дворников и индикатора.
Пристегиваясь, стопщик говорил себе: еще есть время передумать. Какой, о господи, смысл опять проходить через это? Не проще ли вылезти из машины, сразу же вернуться назад и оставить свой… свой яд при себе? Есть что-то нездоровое в том, что он делает день за днем — выходит на дорогу и ждет простофилю, который клюнет на приманку и подсадит его. А потом, разжившись слушателем, которому некуда от него податься, выкладывает все
Может быть, с этой он обойдется иначе — девочка же. Женщины его подсаживают редко, особенно такие молоденькие. А она, судя по ее виду, уже успела настрадаться за свою недолгую жизнь: тоже и ей не сладко пришлось. Бледная, сидит, вытянувшись в струнку. Он таких уже видел. Совсем молоденьких. Титьки выставила, показывает, что на привлекательность свою рукой еще не махнула, хотя все остальное у нее поистаскалось, поизносилось и состарилось раньше времени. Может, ее поджидает в доме родителей пара визгливых сосунков? Или она наркоманка? Проститутка, пытающаяся найти новый способ сводить концы с концами? Кожа на костлявых, стискивающих руль кулачках сухая, вся в шрамах. Лица сейчас не видать, но то, что он мельком углядел, походило на поле сражения одних горестных испытаний с другими. Господи, если бы он только мог избавить ее от того, что собирается с ней учинить: сделать над собой сверхчеловеческое усилие и воздержаться. Но это навряд ли. Получит она от него то же самое, что и все остальные. Так оно и будет тянуться, пока не случится что-то, способное его остановить. Пока все не закончится.
Вон он, носик-то ее, выставился из-под занавески волос и принюхивается. Все правильно, принюхивается к нему. Как и все остальные. Ну, стало быть, пошло-поехало.
— Я открою окно, ладно? — устало предложил он.
Иссерли, смущенная тем, что ее поймали за руку, неловко улыбнулась.
— Нет-нет, дождь же идет, — возразила она. — Вы промокнете. Я… вообще-то, я против запаха ничего не имею. Мне просто интересно, что это?
— Собака, — ответил он, глядя на дорогу.
— Собака?
— Чисто собачий запах, — подтвердил он. — Отдушка спаниеля.
Он прижал кулаки к бедрам, постучал ступнями по полу. Носки на них, только сейчас заметила Иссерли, отсутствовали. Покрякивая, словно его расчесывали острым гребнем, он недолгое время корчил гримасы, глядя себе в колени, а потом вдруг спросил:
— Вы собачница или кошатница?
Иссерли на минуту задумалась.
— Вообще-то, ни то, ни другое, — ответила она, еще не понимая, как ей вести себя в этом непонятном разговоре.
Она переворошила в памяти все, что знала о кошках и собаках.
— Я не уверена, что смогу хорошо заботиться о домашнем животном, — призналась она и, увидев впереди на холме еще одного стопщика, подумала, что, может быть, и ошиблась, подсадив вот этого. — Насколько я знаю, это очень не просто. Вам ведь приходится выбрасывать собаку из вашей кровати, чтобы она поняла, кто у вас главный, так?
Водсель снова крякнул, на сей раз от боли — попытавшись перекинуть одну ногу через другую и ударившись коленкой о край приборной доски.
— Это кто ж вам такое сказал? — осклабился он.
Иссерли решила, что о собачьем заводчике лучше не упоминать: а ну как его полиция ищет.
— Читала где-то, — ответила она.
— Ну, не знаю, кровати у меня нет, — ответил водсель, перекрещивая на груди руки. Голос его снова обратился в странную смесь колкой надменности с бездонным отчаянием.
— Правда? — удивилась Иссерли. — А на чем же вы спите?
— На матрасе, который валяется в кузове моего фургончика, — ответил он таким тоном, точно она попыталась отвадить его от этого обыкновения, а он на все ее доводы наплевал. — Вместе с собакой сплю.
Безработный, подумала Иссерли. И тут же: не важно. Отпусти его. Все кончено. Амлис улетел. Никто тебя не любит. Одной лишь полиции ты и нужна. Поезжай домой.
Куда — домой? У тебя нет дома. То есть дом есть, но только пока ты работаешь. Иссерли отмахнулась от пораженческих мыслей и попыталась извлечь хоть какой-то смысл из услышанного ею от водселя.
— Но если у вас есть фургон, почему вы голосуете на дороге? — учтиво поинтересовалась она. — Почему сами на нем не ездите?
— А у меня денег на бензин не хватает, — пробурчал он.
— Но разве государство не платит вам… м-м-м… пособие?
— Нет.
— Нет?
— Нет.
— Я думала, каждый безработный получает от государства пособие.
— Я не безработный, — оскорбился он. — У меня есть собственный бизнес.
— О.
Краем глаза Иссерли увидела, что лицо его странно изменилось: щеки налились краской, глаза заблестели — не то от исступленного энтузиазма, не то от слез. Он оскалил зубы, зашпаклеванные остатками когда-то съеденной пищи.
— Я сам себе жалованье плачу, понятно? — объявил он. — Когда могу себе это позволить. А было дело, и рабочим моим платил.
— М-м-м… а сколько у вас было рабочих? — спросила Иссерли, немного испугавшаяся его оскала и нажима, с которым он произнес последние слова. Он словно вышел из комы и основательно хлебнул мощного коктейля, состоявшего из гнева, жалости к себе и веселья.
— Да, вот это вопрос, это вопрос, — произнес он, постукивая себя пальцами по бедрам. — Штука в том, что они на мою фабрику все сразу не приходили. Кого-то могли отпугнуть запертые ворота, кого-то — погашенный свет. Да и сам я на ней последние несколько недель не показывался. Это, видите ли, в Йоркшире было. До Йоркшира доехать — уйма бензина уйдет. Ну и, опять же, я тамошнему банку триста тысяч фунтов задолжал.
Дождь утих, позволив Иссерли понять, по каким местам она едет. Если безумие этого водселя окончательно выйдет из-под контроля, она сможет ссадить его в Алнессе. Такие, как он, ей еще не попадались. Она погадала, встревоженно, уж не нравится ли он ей?
— Выходит, вы попали в беду? — спросила она, подразумевая деньги.
— В беду? Я? Не-е-е-ет, — ответил он. — Я никаких законов не нарушал.
— Но разве вы не считаетесь… без вести пропавшим?
— Я послал моему семейству открытку, — мгновенно выпалил он, скалясь, все время скалясь, в бровях и бороде его посверкивали капли пота. — Купил себе мир душевный по цене почтовой марки. Да и полицию избавил от пустой траты ее драгоценного времени.