Под кровом Всевышнего
Шрифт:
— Да не плачь, а благодари Бога за сына, — ласково сказал владыка. — Видишь, мать, Господь положил ему на сердце учиться на священника.
— Что? Вадька — на священника?! — воскликнула мать и обомлела.
Она растерянно переводила свой взгляд с одного на другого, не понимая, что происходит. Сын её стоял, смиренно опустив голову, а батюшка начал нахваливать его за труды при храме, за внимание к слову Божьему.
— Так благослови, мать, своё дитя, да святится в его жизненном подвиге и святом сане имя Господне, — сказал архиерей.
Мать наконец поняла, что от неё хотят. Она перекрестила сына, обняла его и, всхлипывая, благодарила священника и архиерея за заботу о её сыне.
Вернувшись домой, Вадим начал усердно
Дальше привожу рассказ отца Вадима.
«В августе я вернулся в Москву. Приехал в Новодевичий монастырь, узнал, что семинария переехала в Загорск. Расспросив, как туда добраться, сел на электричку и прибыл в семинарию к началу экзаменов. Понятно, что блеснуть мне было нечем, я не знал ничего, кроме того, что выдолбил, пользуясь календарём 1946 года, изданным Московской Патриархией. Нам сказали, что списки прошедших по конкурсу будут вывешены только 1 октября. «А что же я буду делать весь сентябрь?» — думал я. Знакомых у меня никого не было, денег тоже не было, а кушать хотелось. Решив твёрдо не возвращаться в железнодорожное училище, я положился на волю Божью, стал присматривать себе временную работу. А в Лавре кругом сновали послушники, катили тачки с кирпичом, цементом, песком, убирали горы мусора — в общем, восстанавливали Лавру. Я взялся усердно помогать рабочему люду. Они расспросили меня, кто я такой, хвалили за труд, приглашали в столовую обедать вместе с ними. Я был рад куску хлеба, работал с утра до ночи, спал где попало. За месяц одежда моя износилась, на коленях появились дыры, весь я стал грязный и пыльный. Но я не унывал, надеялся попасть в семинарию, где меня должны были одеть как студента».
Под стенами Лавры
«Еле дождался я 1-го октября. С замиранием сердца подошёл к стене, на которой висели списки фамилий зачисленных в семинарию. Несколько раз прочёл я все столбики, но моей фамилии в их рядах не оказалось. Отошёл я в сторону, сел на лавку и горько заплакал. Что мне теперь делать? Возвращаться в село к матери в таком виде — стыдно...
Окружили меня мои товарищи по работе, стали утешать. Говорят мне:
— Не огорчайся. В этом году не прошёл, так в следующем попытайся ещё раз. А весь год готовься. Оставайся у нас в монастыре послушником. Будешь ходить по праздникам в храм, многое узнаешь, а в будни будешь вместе с нами по-прежнему Лавру восстанавливать. Мы к тебе привыкли, труд ты любишь, мы за тебя попросим наместника, чтобы он тебя принял.
Я поблагодарил ребят и утешился. Они принесли мне чёрный подрясничек для посещения храма, сказали, что наместник принять меня благословил, что теперь я буду ходить в столовую и рано утром, и в обед, и вечером. О, это была большая радость! Но где мне ночевать, никто мне не сказал, а я сам постеснялся об этом спросить. Так что спать я продолжал по-прежнему на улице. Но наступили холода, по ночам морозило. Я нагрёб сухих листьев под клеть (под сводчатые арки), сделал себе нечто вроде норы, забирался туда с вечера, укрывался подобранными лохмотьями и спал до утра как убитый.
Однако вскоре морозы помешали мне спать. К утру я весь дрожал от холода, зуб на зуб не попадал... Однажды я еле дождался утра, когда загорелся свет в столовой и дверь туда открыли. Я пришёл туда синий, закоченевший, весь в листьях, в пыли, в грязи, ведь около двух месяцев я не мылся, не переодевался... Тут я встретился лицом к лицу с наместником Лавры архимандритом Иоанном (будущим епископом Псковским). Он ужаснулся моему виду и спросил меня:
— Откуда ты? Кто ты?
Наместник отвёл меня к иеромонаху Арсению (Булагину), бывшему арестанту. Мне дали матрасик, одеяло, подушку. И стал я жить, как все послушники: мылся, переодевался, имел крышу над головой, питался и работал. И сказали мне, что самое главное с моей стороны — это иметь полное послушание своему старцу, у которого я в келье живу».
Казалось, судьба улыбнулась Вадиму, но Господь продолжал испытывать его терпение.
Ночные молитвы у отца Арсения
Старый иеромонах начал поднимать Вадима среди ночи на молитву. Юноша послушно вставал, выстаивал длинные молитвословия, но ничего в них не понимал и клевал носом. Задолго до рассвета монахи шли на полунощницу в пять часов утра, а потом каждый приступал к своему послушанию. Весь день проходил в тяжёлой физической работе на стройке, на морозе, на ветру. Вадим уставал до изнеможения и, попадая в тепло, в свою келью, тут же засыпал как мёртвый. Нелегко было в час ночи старику его добудиться. Он сказал Вадиму:
— Ты крепко спишь потому, что у тебя матрас, голова — на подушке, а сам ты закутан тёплым одеялом. В монастырь приходят не для того, чтобы есть сытно да спать вдоволь. Надо бороться с похотями своей плоти, иначе душу не спасешь. Ты, брат, больше не спи на подушке. Вот тебе толстое полено, ты его клади себе под голову, на нем спать не будет хотеться. И постель по вечерам тебе нечего раскатывать — лёжа на жёстком полу, скорее проснёшься.
Вадим беспрекословно подчинился своему суровому начальству. Он спал теперь на полу, с поленом под головою, но спать все-таки хотелось: усталость и молодость брали своё. И хоть он ничего не понимал в славянских кафизмах, но терпеливо выстаивал рядом со священником ночные часы. Господь сжалился над смиренным юношей. Его измученный вид привлёк внимание наместника. Ночью, задолго до полуночницы, архимандрит Иоанн вошёл в келью к отцу Арсению. Он застал священника вместе с Вадимом стоящими на молитве в тёмной келье со свечами в руках.
— Как? Ты уже встал? И постель свою успел скатать? — приветливо спросил Наместник Вадима.
— Да я её и не раскатывал, — пробормотал Вадим, протирая сонные глаза.
— Почему не раскатывал? И подушку не брал?
— Да мне святой отец сказал, чтобы я спал на полене вместо подушки.
Наместник поднял с пола тяжёлое полено и сказал, обращаясь к отцу Арсению:
— Вот я сейчас тебя огрею самого этим поленом! Что ты издеваешься над мальчишкой? Я его тебе вместо сына дал, чтобы ты о нем заботился, как отец родной, а ты спать ему не даёшь, по ночам будишь! Что ему даёт твоё бормотание молитв? Ведь он сонный, еле стоит, а днём как тень ходит — высох весь! Он стал уже негоден для тяжёлой работы. До чего ты, старик, его довёл? Ему двадцать лет, а ты из него святого сразу сделать хочешь? Пойдём, Вадик, со мной, я помещу тебя в другие условия. Тебе жить надо, а не умирать. Пойдём, бери свою постель...
Вадим молча последовал за наместником. Архимандрит Иоанн привёл Вадима к казначею обители:
— Пусть малый у тебя теперь келейником поживёт, — сказал наместник, — ему надо отдохнуть от тяжких работ, в щепку превратился.
Вадим стал убираться в обширной келье казначея, всюду находя у него горы денег. В те годы они были обесцененные. Их надо было связывать пачками, а цена ничтожная. Так было до денежной реформы, пока не вошли в употребление новые деньги. Ну, теперь работа у Вадима была не тяжёлая, он чаще бывал в храме, прислушивался к службам. Но недолго длился его отдых. Наместник вызвал его и сказал:
— Есть у меня, брат, для тебя другое послушание, тяжёлое. Шесть человек уже сменили его, никто не выдерживает. Уж потрудись, Вадим, ради Христа. Доживает у нас свой век в Лавре тяжело больной старец — схиархимандрит Серапион. Он болен, рак у него. Он уже не встаёт, требует ухода. Смрад в его келье невыносимый, поэтому все послушники от него сбежали. Но кто-то должен быть около него.
— Благословите, отец архимандрит, — ответил Вадим и пошёл к старцу.
Послушание у отца Серапиона