Под крылом доктора Фрейда

Степановская Ирина

— Ой, Марьянка, он на шпиона совсем не похож! — воскликнула Хохлакова, и поскольку глаза у нее вращались быстро, а язык, наоборот, из-за своей величины ворочался во рту медленно, то вместо имени Марьяна Ольга произносила что-то нечленораздельное.

На Настю новый доктор особенного впечатления не произвел. И вообще она чувствовала себя плохо. По сравнению с утренним настроение у нее поменялось на сто восемьдесят градусов — последнее время у нее все время было так: то хотелось порхать, а то провалиться в койку под одеяло и лежать,

ни на кого не обращая внимания. Настя опустилась коленями на пол, животом навалилась на край кровати и закрыла глаза.

— Ты чего? — толкнула ее Хохлакова.

— Отстань! — Насте было тошно, противно, голодно и зло. Хотелось растерзать целый мир. Еще и обед был, как всегда, пресный, невкусный. Она попробовала две ложки и не стала есть, отдала Хохлаковой.

— А фигура-то у него… Класс! И плечи широкие! А руки сильные, если сожмет… — закатывала Оля глаза. — Представляешь, Настасья?

— Ой, отвали! Живот болит.

— Месячные, что ли? — заинтересовалась Марьяна.

— Нет. Еще целых пять дней. Просто болит. И тошнит.

— Давно это у тебя?

— Не знаю. С обеда началось.

— Ну ясно, подсыпали что-нибудь в суп, — сказала Марьяна. — Видели, цвет был зеленый? Это мышьяк все продукты в зеленый цвет окрашивает.

— Это из-за капусты, — сказала Хохлакова. — Капусту молодую в щи положили. А мяса нет. Уже четвертый день. Вот скажите, на хрена было деньги на свежую капусту тратить? А я слышала на пищеблоке, что лимит больницы на питание исчерпан. И пенсию выдавать не будут. Либо будем теперь с голоду дохнуть, либо все расписку дадим, чтобы наши пенсии на питание пересчитывали.

— Слушай, замолчи! — сказала Настя.

— Я двадцать лет на Севере отработала, а теперь «замолчи»?! — Хохлакова и ругалась так весело, что непонятно даже было — ругается она в самом деле или просто так шутя борется за справедливость. — Мало того что лекарства дорогущие, так теперь я еще должна всю больницу кормить? Что ты молчишь, Настасья? Скажи!

— Ты что, за лекарства платишь? — спросила ее на ухо Марьяна.

Хохлакова зыркнула на нее:

— Еще не хватало! Но выпишут — так буду платить.

— А у нас наверху мужики платят.

— Да я бы тоже заплатила, лишь бы отсюда выбраться.

Настя спустила матрас с постели на пол, задвинула его под свою кровать и распласталась на нем на животе, как лягушка, под навесом расстеленной на голом каркасе кровати простыни. Свое розовое, атласное, привезенное из дома одеяло она скомкала и подпихнула под бок.

— Ну, деньги-то не твои, а материны, — заметила Хохлакова. — Не то что у нас.

— Сверху мужики говорят, что тех, кто деньги платит, лечат хорошими лекарствами, — опять зашептала Марьяна. — А тех, кто платить не может, но лечиться хочет — заставляют лекарства отработать.

— Как отработать?

— Заведующий там чего-то строит.

— Это у них трудотерапия называется. — Оля опять плохо выговорила трудное слово. — Если

будут выписывать — сначала курс трудотерапии надо пройти. Верный признак.

— Меня сейчас вырвет. — Настя вдруг судорожно закашлялась, и содержимое супа вылилось из ее рта на розовую шелковистую ткань.

— Чего же ты одеяло запачкала? Надо было на пол блевать!

Оля Хохлакова расстроилась. Она любила хорошие вещи, пусть даже не свои. Марьяна тоже присела к Насте под кровать и с подозрением стала рассматривать зеленую жижу, расплывшуюся на атласе широким пятном. И чем больше она смотрела, тем больше ей казалось, что у нее тоже болит живот.

— Меня сейчас тоже вырвет! — объявила она, еще даже не выпрямившись от Настиного лежбища.

— А меня уже вообще пронесло! — заявила еще одна обитательница с кровати подальше.

— Это не с супа! Это с котлет. Котлеты были морковные с луком. А лук вонял! — раздалось еще одно авторитетное мнение.

Дискуссия о качестве еды разгорелась пожаром и начала охватывать все отделение, как вдруг откуда-то появилась Сова.

— Чего разорались, как на базаре?

Женщины разом замолкли и быстро расползлись по местам. Очень быстро сборище больных возле Настиной кровати рассосалось, и стала хорошо видна голая простыня.

— Где Полежаева? — спросила Сова, увидев, что Насти нет на месте. — В туалет пошла?

Все молчали. Нинель поправила очки и грозно осмотрела владения.

— Здесь она. Под кроватью, — ответила за всех Хохлакова.

Нинель подошла к Настиному месту, постучала по пружинистой сетке.

— Опять от кого-то прячешься? Ну-ка, вылезай! — Она заглянула под кровать, увидела пятно. — А это что такое?

Настя поднялась, села на матрасе, пригнув голову, чтобы не стукнуться.

— Вырвало меня. И живот болит.

— Она беременная, наверное! — не обращаясь особенно ни к кому, но больше разворачиваясь в сторону медсестры, сказала Хохлакова.

Марьяна опять подумала про мышьяк, но вслух ничего не сказала. Сова наклонилась к Насте.

— Поболит — перестанет. — Она достала что-то из кармана. — На вот тебе ключ от душевой, сходи туда, умойся и постирай одеяло. Ключ через полчаса мне отдашь! — Она снизила голос до полушепота: — Хотя и не время сейчас пользоваться душевой, но для тебя делаю исключение. Поняла?

— Поняла.

Сова выпрямилась и оглядела молчавших вокруг нее женщин.

— Ты, Хохлакова, возьми ведро и тряпку и протри два окна. А вторые два окна Марьянка протрет, а то сквозь пылюку и дороги не видать.

Остальные сжались на своих кроватях, желая сделаться незаметнее, чтобы и им не дали какою-нибудь работу. Нинель, удовлетворенная наведенным порядком, еще раз окинула всех взглядом поверх очков и удалилась.

Больные некоторое время молча сидели по койкам, не поднимая глаз. Но вот одна тетка, сидевшая недалеко от Марьяны и слышавшая предыдущий разговор, сказала: