Под ливнем багряным. Повесть об Уоте Тайлере
Шрифт:
Конечно, дом англичанина — его крепость. Существует «Великая хартия вольностей», и парламент стоит на страже народных прав. Да время уж больно тревожное. Невольно прислушиваешься к каждому стуку, к каждому скрипу. Крепнет, ширится зависть и злоба людская. Козни врагов, наветы ложных друзей, коварные происки кредиторов — всего вынужден опасаться бедный человек.
Осторожный стук, шарканье проснувшегося слуги, скрежет засовов. Потом приглушенное бормотание.
Тонкая жалоба рассохшихся ступенек подсказала, что гость в годах и с трудом, притом пришаркивая, одолевает подъем. Не иначе переписчик Козьма, которому Чосер задолжал за «Роман о Розе», пожаловал востребовать свои шиллинги. Но почему на ночь глядя? А что, если это Питер, портной, вздумал вдруг расквитаться за новинку парижской моды — сюрко [48]
48
Безрукавка, которую надевали поверх шерстяной облегающей рубахи — котты.
Но поздно раздумывать. Незваный гость уже у дверей. К тому же предательский дым и искры над крышей еще издали подсказали ему, что хозяин дома и вовсе не спит, а бодрствует над листом испанской бумаги, понапрасну сжигая дрова и свечи. За бумагу и хворост, кстати, тоже не плачено…
— Вас ли это я вижу, учитель? — изумленно обрадовался Чосер, впуская прославленного схоласта и диалектика Джона Уиклифа. — Какая честь!
Он почтительно принял плащ, отяжелевший от влаги, и проводил луттервортского ректора в кабинет. Невзирая на свои шестьдесят лет, Уиклиф выглядел бодрым и держался по обыкновению прямо. Расправив черную мантию оксфордского профессора, он подсел поближе к огню.
— Я выехал в минувший четверг и надеялся быть в Лондоне ante meridiem, [49] но превратности дороги смешали мои планы. Едва успел до закрытия ворот.
— Мыслимое ли дело! — всплеснул руками Чосер. — Проделать такой путь, да еще в одиночку!
— «Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе», — рекут мудрые мавры. Вы получили мое письмо?
— Как раз в канун валентинова дня, достопочтенный, и, клянусь святым Дунстаном, я буквально на днях собирался к вам в Оксфорд. Но вы же знаете мое положение, — Чосер горько усмехнулся. — Проклятая должность не оставляет времени не то что для путешествий, но даже для простого письма. Это далеко не синекура. Волею покойного короля я обязан писать все счета и отчеты собственной рукой и неотлучно находиться на месте. Целый день на ногах. От мехов и материй рябит в глазах. До тошноты, до головной боли. Сочиняю урывками, в основном за счет сна. Даже обедаю, не выпуская пера… Вы, наверное, проголодались? Не угодно ли холодной баранины и кубок подогретого вина с ароматными пряностями Востока?
49
До полудня (лат.).
— Absens heres non erit, [50] — решительно отказался Уиклиф, огладив красиво седеющие волосы. — К тому же я ничего не ем после заката. Истинно сказано: ангелы вкушают пищу единожды в день, люди — дважды, только звери — три раза.
— Вам, верно, смешны мои жалкие оправдания, — посетовал Чосер, снимая свечной нагар. — Конечно же мне надлежало опередить вас с визитом.
— Не будем считаться. Мы — люди долга, и труд для нас, каким бы тяжким он ни был, превыше всего. И вообще не мучайтесь угрызениями совести. Я прибыл сюда с главной целью — повидать нашего общего покровителя герцога Джона.
50
Отсутствующий не будет наследником (лат.). В данном случае в смысле: опоздавший ничего не получает.
— И поспели к сроку! — оживился Чосер. — Ибо днями он собирался выехать на шотландскую границу.
— Не знаете
— Говорят, там опять неспокойно, возможно новое вторжение.
— Значит, снова война?
— Не думаю. Стюарт настроен весьма осторожно. Скорее всего, понадобилось показать когти в связи с дальними планами.
— Испанские дела?
— Думаю, что так оно и есть. Уж на что умный человек наш герцог, но ведет себя, как младенец. Неужели он не понимает, что притязания, не подкрепленные внушительной силой, просто смешны? — Чосер на мгновение смешался, вспомнив, с каким пиететом только что титуловал принципала Уиклиф. — В самом деле! — упрямо набычившись, продолжил он свою мысль. — Разве кому-нибудь удалось добыть корону с помощью одних только грамот? Как бы они не распались от древности прямо в руках. Мне искренне жаль и герцога, и донну Изабеллу.
— Я думаю, вы не совсем правы. Кастильский трон тут на втором, даже на третьем плане. Сдается мне, что наш хитрый лис, — тонкой улыбкой Уиклиф дал понять, что от него не укрылось минутное колебание собеседника, — наш добрый герцог нечто такое пронюхал и хочет убраться подальше от схватки. Следить, за кем останется победа, всегда удобнее издали.
— Схватка? Вы имеете в виду Бекингэма и Ленгли, которые оспаривают у нашего лорда переменчивое сердце юного короля? Если так, то тем более рискованно оставлять их без присмотра. Ричард склонен быстро забывать старых друзей. Такова, впрочем, особенность всех королей.
— Вижу, вы неплохо знаете венценосцев.
— Как-никак мне довелось служить сквайром у покойного Эдуарда! Добрый был государь. Когда я по собственной дурости угодил в лапы к французам, он выкупил меня за шестнадцать ливров. Это не столь накладно, нежели может показаться, потому что пара верховых лошадей, которых тоже пришлось вызволять вместе со мной из плена, обошлась раз в пять дороже. Все в мире имеет свою цену.
— А язычок у вас, надо признать, ядовитый!
— Вы только теперь это заметили, достопочтенный?.. Право, я не держу зла на покойного сюзерена. Он дважды посылал вашего покорного слугу в Италию и на Пиренеи с довольно щекотливыми поручениями, и если монаршие милости обошли меня стороной, то сами путешествия эти уже явились щедрым подарком судьбы. Ведь я узнал, учитель, что такое настоящая поэзия!
— И тайный союз певцов Розы? — то ли спросил, то ли просто невзначай уронил Уиклиф.
— Откуда вы знаете? — слегка побледнев, вздрогнул Чосер. Он никак не предполагал, что Уиклифу известно о тайном ордене поэтов.
— Если удачливый дипломат и блестящий придворный неожиданно становится портовым надсмотрщиком, невольно начинаешь искать причину. Когда семь лет назад я узнал о вашем назначении…
— За этим ничего не стоит! — поспешно оборвал Чосер. — Ни разу за все эти годы я не пожалел о милости моего короля! — объяснил он с несколько излишней запальчивостью. — Впервые в жизни вместо подачек я обрел твердый доход. Пусть невеликий, но постоянный. А сколько раз заступничество и милость короля спасали меня от долговой тюрьмы?
— Хорошо, хорошо, — успокоительно улыбнулся Уиклиф. — Ведь мы рассуждали с вами о поездке Гонта, но вы сами перевели беседу на скользкую почву. Заговорили о навязшей у всех в зубах распре между братьями, да еще покойника Эдуарда зачем-то помянули… Бог с ними, с принцами, но неужели вы не чувствуете, как содрогается под нами земля? Никогда не поверю.
— Вот уж новость, так новость! — уловив в голосе проповедника не только добродушное подтрунивание, но и глубоко запрятанную озабоченность, Чосер немного успокоился и обрел обычную живость. — Я и во сне чую потаенные толчки, — проворчал он с улыбкой. — Мы живем в эпоху великого шатания.
— Верно сказано!
— Только что толку? Разве для матроса, у которого уходит палуба из-под ног, шторм не привычное дело? Таков наш мир. Прожить бы уж как-нибудь, и все тут.
— А жизнь на небесах?
— Пусть поучают клирики, что смерть — это рождение в жизнь вечную, я подожду судить, пока не увижу собственными глазами.
— Вдруг то окажутся ярусы ада?
— Уж, наверное, не страшнее, чем тюрьма Маршалси? Я как-то видел несчастного, которого сперва четвертовали, затем, вспоров живот, выпустили у бедняги внутренности, швырнули их в огонь и уж только потом отсекли ему голову. Сам сатана не выдумает более ужасной казни. Фантазии несравненного Данте бледнеют.