Под мостом из карамели
Шрифт:
– Иди сюда, крошка-картошка моя!
Иногда, в попытке стать презревшими заповеди извращенцами, они согласно изображали плейбоя и несовершеннолетнюю девочку, помогающую преодолеть состоятельному мужчине кризис среднего возраста. Папа хотел, чтобы они с Летой были подружками. Время от времени ему это удавалось. Но на этот раз Лета пнула папин лиловый оксфорд, вырвалась из родственных объятий и сердито уселась в машину.
– Для родной дочери ничего не жалко, - глянув на испачканный ботинок, сообщил папа и повернул ключ зажигания. Сразу заработала магнитола, настроенная на радио «Джаз».
– Рви, ломай, пинай! Тыщу евро, между прочим, за обувку отдал. Летка, ты же знаешь, ты самое дорогое, что у меня есть! Прости, хотел, как лучше. Ну, кто ты? Скажи папе.
– Прекрати, – с отвращением произнесла Лета.
– Всё что я делаю, всё для тебя, - развернув машину через двойную сплошную, быстро говорил папа.
– Ты единственная женщина моей жизни. Кроме тебя мне никто не нужен.
– И она?
– привычно предвкушая ответ, почти равнодушно, для папиного удовольствия, сказала Лета.
– Она вообще не существует. Умерла! И меня не интересует, где развеян её прах.
Лета усмехнулась, достала из кармана жвачку и бросила в рот.
– Всё-таки старайся поменьше потакать её ненависти, - иногда, взяв себя в руки, говорила в таких случаях бабушка Леты и гладила сына по спине.
– Она - в семье никогда не называли имени матери, - конечно, мерзавка, но ты своей игрой в одни ворота дезориентируешь ребенка в распределении социальных ролей. Из-за тебя девочка не сможет создать нормальную семью.
В бабушке, как соли в суставах, отложились остатки психологических теорий некогда модного телевизионного доктора.
– Из-за меня? Так это я виноват, что Летка растет без матери?
– негодовал папа.
Машина рванула через перекресток, едва мигнул жёлтый.
Первое время он пытался вести с подросшей Летой неубедительные разговоры, в которые не верил и сам: «Мама тебя любит, просто жизнь порой устроена не так, как нам хотелось бы». Но Лета начинала рыдать, выкрикивала в адрес и отца, и матери ругательства. Доставалось и усиленно державшей видимость нейтралитета бабушке. Лета хлопала дверью своей комнаты, а однажды ушла и напилась, неизвестно где и с кем. Папа прочищал ванну и раковину, выковыривая из решеток то, чем рвало пьяную дочь, - судя по цвету, винегрет, - и плакал от жалости к себе.
– Смотри, что ты с ребёнком сделала, сучка!..
– всхлипывал папа и вспоминал бронзовую кожу с россыпью родинок, выпуклые глаза и черные, змеящиеся по плечам волосы. Затем вошел в комнату Леты, взглянул на дочь, забившуюся в складку дивана, и выкрикнул:
– Да забудь ты о ней, как я забыл! Она умерла и пусть живет со своим козлом, как хочет.
В прихожую из кухни метнулась бабушка.
– Прекрати, ребенку ни к чему знать, что её мать блудница, – сдавленным голосом, призванным уберечь расшатанную психику внучки, захрипела, дыша корвалолом, бабушка. Она в очередной раз пыталась бросить курить и поэтому была подвержена приступам немотивированной раздражительности. – Она - сволочь поганая, но и ты идиот! Если хочешь поругать эту змею, звони мне в любое время, я с удовольствием тебя выслушаю. Но ребенка оставь в покое!
– Я не из-за неё! – Лета зарыдала с новой силой. – Что вы ко мне пристали? Уйдите из моей комнаты!
– Мама, пожалуйста, не вмешивайся в нашу жизнь! – не решаясь ругать дочь за непочтительную грубость, но и не в силах смолчать, папа переключился на бабушку.
– Не слушай папу! – пытаясь вытолкать сына из комнаты, сипела поврежденными связками бабушка. – Он замечательный муж и отец, просто твоя бешеная мать его довела. – На этих словах бабушка спохватилась и попыталась проявить христианскую объективность. – Она тоже хорошая жена и мать, просто так сложилась жизнь.
Папа десятки раз давал себе лживый зарок не втягивать дочь в сводившиеся к проклятиям разговоры о бывшей жене, но каждый раз срывался, как не удержавшийся от очередного запоя алкоголик. А как быть? Кому ещё он может сказать всю правду о сучке, сломавшей им жизнь? Кто поймет его так, как Летка, пережившая то же предательство, что и он? Не на форумах же писать.
Папа кинулся к дивану и обнял дрожащую, пахнущую дешёвым вином дочь.
– Она поступила подло, но я не позволю ей разрушать нашу с тобой семью. Никогда больше не пей, а то станешь, как она… О-о, как я хочу, чтобы она мучилась, так же как мы!
Лета согласно кивнула – в расчете, что её оставят в покое. Папа с облегчением поцеловал сжатые в кулак пальцы дочери:
– И никто нам больше не нужен.
А что ещё он мог сделать? Взять того козла за его козлиное копыто и водить по нью-йоркским, или где там обосновалась в своей кукурузной стране эта похотливая парочка, музеям?
Каждый раз, когда Лета сводила кулаки и молча дрожала, словно не могла преодолеть спазм, папа судорожно душил её в объятиях, либо убегал из комнаты, чтобы не видеть, как его девочка, несомненно, сходит с ума. Что, если она потеряет рассудок?!
Невропатолог в детской поликлинике, правда, совершенно не впечатлилась волнениями папы, выписала ребенку сироп шиповника и посоветовала:
– Дурью не майтесь, мужчина, не видали вы психических.
Платный психотерапевт заверил, что подростковый возраст не обходится без проблем ни в одной семье, и его просто нужно пережить, как стихийное бедствие, тайфун – какой бы силы не налетал ураган, рано или поздно он ослабеет и сойдет на нет. Останется только разгрести поднятый в воздух мусор.
– На двери фломастером написала «Не входить!», – жаловался папа психотерапевту.
– Все правильно, обозначает границы своего личного пространства.
– Учится через пень колоду. Как ни спросишь про уроки – или не задали, или контрольная была.
– Что в дворники с такой учёбой пойдет, говорили?
– Конечно! – заверил папа. – И в дворники, и в доярки, и на завод горб зарабатывать.
– Больше не говорите. А то назло пойдет.
– И что делать?
– Вы сами-то успокойтесь. Ребенку передается ваша нервозность.