Под мостом из карамели
Шрифт:
Журналист поднялся по «чёрной» лестнице и вышел в коридор из двери, почти незаметной за грузовым лифтом. Читая таблички, он дошёл до кабинета с надписью «Зав. отделом судмедэкспертизы трупов» и, стукнув из вежливости, вошёл с приветливой улыбкой.
– Вечер добрый! Я к вам на поклон, – мыльным голосом сказал журналист. – Простите, что беспокою, работа тоже такая – людей отвлекать. Корреспондента примете?
– Слушаю вас, – со вздохом ответил завотделом. – Что вы хотели?
– Мне сказали, психа, который на мост залез, личность не установлена, к вам привезли.
– У нас уже рабочий день закончился, сотрудники ушли.
– Очень бы нужно подснять, пару снимочков буквально.
Журналист знал, что фотографии из морга ни в газетах, ни в интернет-изданиях, ни на телевидении не публикуются, но специально начал разговор с этой просьбы, чтобы после отказа в серьёзной противозаконной услуге ему пошли навстречу в ерунде.
– Рад бы помочь, мы со СМИ всегда в плотном сотрудничестве, но съёмка категорически запрещена, все контакты через пресс-службу департамента здравоохранения.
– Понятно, без вопросов. А хотя бы просто глянуть, одним глазом буквально? – попросил журналист. – Для фактуры.
– Тоже не желательно.
– Слушайте, выручите! Меня редактор уволит без выходного пособия.
– Не знаю… Ну если только на минуту, чтоб мне тоже под монастырь-то не загреметь. С санитаркой зайдёте.
– Ой, спасибо!
– Сейчас мы её позовём.
– Замечательно! И буквально пару слов, не под запись – кто, чего, какие повреждения?
– Ну, возраст там от 30 до 35, рост около 175, множественные шрамы, переломы, ссадины, гематомы в разной степени заживления, в том числе застарелые, огнестрельное ранение. Вообще-то вскрытие на завтра назначено – разрешение только сейчас подвезли, а у меня уже все ушли. В какой передаче-то смотреть?
– «Скандалы, интриги, расследования», – пошутил журналист. – Спасибо за помощь!
– Да не за что. Идите по коридору налево, к секционной, санитарка сейчас туда подойдёт, откроет.
«Ну, давай же, дура, шевелись», – думал журналист и ободряюще улыбался. Санитарка сердито отперла навесной замок и вынула дужку из петли. Журналист задержал дыхание, готовясь к смраду, и вошёл в сдвоенную комнату, выложенную кафелем и освещённую лампой омерзительного люминесцентного света. Справа стоял старый шкаф с перекошенными дверями и стул, вдали – длинный стол из нержавейки. Возле стола, на вымытом полу из мелкой плитки, были настланы некрашеные деревянные сходни. На столе лежало тело, прикрытое до груди казённой простынёю с печатями и штампами. Журналист осторожно потянул носом, проверяя воздух на трупный тлен, но ни вони разложения, ни даже запашка не почувствовал – было влажно, прохладно, даже свежо, и лишь слегка отдавало дезинфекцией. Журналист подошёл ближе, встал на сходни и поглядел на покойника. Голова мертвеца была чуть повёрнута и слегка запрокинута, веки приоткрыты, мутные зрачки закатились вверх и немного скосились, бескровный рот оскалился, так что были видны зубы.
– Да-а, картина маслом, – сказал журналист.
Санитарка молча сердито смотрела на журналиста.
– И пусть бородатые бездельники не врут, – журналист употребил нецензурное слово, – не врут мне, что есть жизнь после смерти. Вон как оскалился!
– Не было лжи в устах его, – пробормотала санитарка, поправляя длинные слегка вьющиеся волосы покойного.
Только теперь журналист обратил внимание, что волосы вымыты и еще влажные.
Санитарка вытащила из кармана гребешок и деловито причесала прядь, открывая лоб мертвеца.
Журналист передернулся, стараясь не выдавать отвращения и брезгливого удивления.
– Можно открыть на секунду? – спросил он у санитарки.
– Претерпел, страдал добровольно, истязаем был, – неразборчиво забормотала санитарка, делая вид, что не слышит журналиста.
Мысленно выругавшись, журналист взял простынь за уголок и приподнял, отводя взгляд так, чтобы видеть труп искоса.
Ему открылся дерьмовый фоторепортаж – землистая кожа, уже чернеющие конечности, пятна, вздыбленная грудная клетка, провалившийся живот, выпученные мышцы и сухожилия, словно кто-то поддевал и вытягивал их, судорожно сведённые пальцы.
– Влип очкарик, – сказал журналист на потеху санитарке.
– Чего хозяйничаешь тут?! – вдруг рассердилась санитарка. – Ну-ка! – Она выдернула простынь из руки журналиста. – Отдай!
Простыня колыхнулась, и журналист почувствовал запах, как ему показалось, дешёвых и приторных старомодных духов, пожелтевших на дне забытого флакона.
«Лампадным маслом что ли надушилась, дура», – решил журналист.
– Чего встал? Иди-ка отсюда, мне тут убираться ещё надо! – напирала санитарка.
– Всё-всё, – заверил журналист, окинул взглядом помещение, добирая впечатлений, и ушёл, не попрощавшись, но испытывая от всего увиденного, особенно сдвоенного в лице убогой санитарки, тоску сложного происхождения.
– Тело поруганное, – невнятно и бессмысленно пробормотала санитарка, расправляя простынь. – Величавое.
Она дотронулась до всё еще влажных волос мертвеца, пахнувших недорогим шампунем, и озабоченно подошла к окну – проверить, не дует ли из-под рамы. Вернувшись к столу, санитарка потупила взгляд, и, глядя только себе под ноги, осторожно, едва касаясь костяных запястий, переложила руки покойного поверх простыни, вытянув вдоль тела. Затем она пошла к шкафу, достала с полки новый пакет, вынула отглаженный светлый плащ, выстиранные джинсы и вымытые тряпичные кроссовки. Все вещи она сложила на сиденье стула, который перенесла и поставила возле стола, на деревянные мостки. Подумав, санитарка перевесила сложенный плащ на спинку стула, а поверх него – джинсы, так что на сиденье остались однотонная футболка и кроссовки. Потом санитарка вспомнила о чём-то, поспешно покопалась в шкафу, нашла запрятанный в ветошь пакетик карамельных монеток и опустила в карман плаща. Подумала, не забыла ли чего, но больше вещей или имущества при покойном не было. Завершив дело, санитарка тихо, опустив голову, подошла к мертвецу и постояла немного, что-то шепча. Как всегда, он был одинок в своей смерти, рядом с ним была лишь толстая дурочка. Стараясь ступать неслышно, санитарка подошла к дверям, выключила свет, выглянула, затем вышла и испытующе посмотрела вдоль коридора. Убедившись, что проход пуст, а в здании вечерняя тишина, санитарка оглянулась и, предвкушая, в последний раз посмотрела в секционную.
Облака за окном разошлись, и на стол упал слабый бледно-лунный свет, такой робкий, терпеливый и нежный, словно за стеклом был весенний сад, полный ночных звуков, а не заасфальтированная автостоянка и место для курения. Тонкий, разбитый в костяшке палец правой руки мертвеца слегка дрогнул и прижался сквозь простыню к стальному ложу стола, ощущая, как сквозь содранную кожу пролетает легкая голубоватая искра. Санитарка осторожно и плотно закрыла дверь, накинула навес, пошарив в кармане, вставила дужку в замок и утопила её в пазах, не запирая на ключ. Удовлетворённо поглядев на висящий, но не запертый замок, она, счастливо улыбаясь, косолапо побежала по коридору, выключая на ходу лампы дневного свет.
Журналист этим же вечером скинул репортаж в несколько информационных агентств, за что в конце месяца ему на карточку поступило в общей сумме тридцать тысяч рублей.
О происшествии на Крымском мосту быстро забыли, и только папа ещё долго писал в твиттере и на форумах: «И какой смысл любить людей, если менты такие суки!».
2011 – 2013 гг.
В тексте использованы строки из стихов Александра Дольского, Булата Окуджавы, Роберта Рождественского, Генриха Сапгира, Евгения Семичева, Наты Сучковой.