ПОД МУЗЫКУ ШОПЕНА
Шрифт:
В этот раз он посчитал свою мать правой – ему нужно быстрее избавиться от зарождающихся чувств, пока стало не слишком поздно. Как ни грустно ему было от этой мысли, он решил ограничить своё общение с Лизет. Ему жаль было расставаться с её обществом, её прекрасными глазами, но решив для себя всё оборвать, он посчитал, что по-другому не получится у него обуздать своё сердце.
Вечером Лизет поднималась наверх, в свою комнату, был уже двенадцатый час, а она и так же уже засиделась в гостиной со своими кузинами, глаза её чуть ли не закрывались, требуя, чтобы хозяйка немедленно легла в постель. Она удивилась, увидев, что Мишель спешит вниз и одет для выхода. Теперь только она обратила внимание, что у дверей его ждёт слуга с пальто.
– Куда вы так поздно? – спросила она его.
Он
– Что вы делаете, когда вам одиноко или грустно?
Подумав, она ответила:
– Играю.
Он улыбнулся:
– Я тоже играю, и сегодня собираюсь весело провести время, проигрывая несколько партий в карты. Мне не везёт, поэтому я выложу на стол крупную сумму денег моего отца. О, не смотрите на меня с таким укором! Все мы развлекаем себя, как можем, в силу своего воспитания. Мне наскучила жизнь, которой я предавался последние три месяца. Это был новый опыт для меня, но хватит! Я не создан для тихой семейной жизни, мною правят страсти, о которых вам лучше не знать, дорогая кузина. Прошу вас, бросьте попытки меня перевоспитать, это бесполезно, и пусть в моей голове ветер, но этот ветер так сладок, так пьянит меня, что я не могу устоять, я покоряюсь ему, и он несёт меня, куда глаза глядят!
Он смело смотрел ей в глаза, она, не отрываясь, глядела на него, пытаясь понять, чем вызвана такая внезапная перемена. Вероятно, ветряная его натура взяла над ним верх, он пытался измениться, но оказался слаб перед страстями большого мира, в котором в силу обстоятельств ему приходилось крутиться. Ей оставалось только пожалеть его, ибо презирать кого бы то ни было, она не могла в силу своего характера, убеждённая, что человек не по своей воле ведёт себя непристойно, а это среда, в которой он воспитывается и находится двадцать четыре часа в сутки, так влияет на него; и если бы он понимал, что его поведение отвратительно, то он тут же бы непременно и раскаялся.
– Никифор! – позвал он слугу и спустился вниз.
Там старик-дворецкий помог ему одеться, и он, даже не взглянув напоследок на Лизет, вышел из дому. У крыльца уже ждал экипаж, готовый всю ночь возить его из одного дома в другой, окуная его в такие увеселения, о которых его кузина думала с неприязнью.
Глава 6. Снова переезд.
Медленно стали тянуться зимние дни; Лизет и Мишель более не были близки, как раньше, и даже Василиса Ивановна стала менее к ней обращаться, что с одной стороны давало ей свободу для своих личных дел, а с другой – очень напрягало, она не понимала, чем вызвана такая перемена. Девушка всё чаще стала оставаться предоставленной самой себе, и только её кузины да младшие дети составляли её небольшой кружок для общения. Эти изменения вроде бы не привели ни к чему серьёзному, но у Лизет появилось странное предчувствие чего-то неминуемого, что должно было произойти с нею, или с кем-то другим, она не знала. Но она вела себя, как прежде – была любезной со всеми, улыбалась и казалась непринуждённой.
Она, конечно, не догадывалась, что её покровительница хочет выслать её в деревню и уже написала письмо своей дальней родственнице Авдотье Матвеевой, в котором ласково просила её пригреть на время бедную сироту, пока они всей семьёй будут за границей. Она прозрачно намекнула на то, что раз Лизет их общая родственница, то они должны вместе взять на себя ответственность по заботе о ней. К тому же, в провинции ей будет привычнее и легче, а здесь, в городе она чувствует себя чужой. И если её кузина оценит все достоинства их племянницы, то может оставить её у себя и подольше, Василиса Ивановна возражать не станет. Она готова пойти на всё, лишь бы бедной сироте жилось удобно и счастливо. Долго она писала и переписывала своё письмо, стараясь в нём одновременно и ясно, и ёмко, и без возможности возражения с обратной стороны, выразить свои просьбы.
Вскоре ей пришёл ответ, более простой и не витиеватый, где её кузина сообщила, что с радостью примет у себя Лизет, что они с мужем от чистого сердца приглашают её у них погостить, и, пусть, если её, конечно, не затруднит, Василиса Ивановна передаст сие приглашение их милой племянница. Хозяйка дома довольно улыбнулась, прочитав письмо, ибо уже некоторое время жила в напряжении, ожидая ответ, и если бы он оказался менее любезным, ей пришлось бы искать другой способ избавиться от предмета, мозолившего ей глаза. Но всё решилось благополучно, и она только сказала мужу, что весной Лизет уедет погостить к родственникам, и скорей всего, не вернётся назад. На что Павел Алексеевич равнодушно кивнул, предоставляя жене право самой разбираться с вопросами по устройству жизни Лизет. Её присутствие или отсутствие его не волновало, потому что он был очень занят, чтобы обращать внимание на женскую половину своего дома. Более никому эту новость его жена не сообщила, не желая при сыне, вообще упоминать имя его кузины, а ей можно всё сказать и перед самым отъездом. Когда снег растает, а дороги подсохнут, можно будет со спокойной душой и чистой совестью отправить её из города.
Лизет всё больше музицировала, предпочитая не показываться на глаза хозяевам, Мишель стал таким, как год назад – всё чаще он возвращался домой утром, весь день спал, а часам к шести вечера спускался ужинать, а потом снова уезжал на бал или в гости.
Наступил май, но в заботах об отъезде во Францию, Василиса Ивановна не забывала о своём решении относительно Лизет. Она уже распланировала всё, что скажет Мишелю и своей племяннице, предугадывая каждую фразу и взгляд, которыми они могут одарить её. Первым она вызвала сына, и прямо, не оставляя места для возможных возражений и увещеваний, сказала ему, что через три дня его кузина отправляется в село Покровское. Она уже обо всём договорилась, там её примут с радушием и теплотой. Мишель сидел в кресле несколько поражённый её словами и тоном, каким эти слова говорились. Он уже и забыл, что мать хочет отправить Лизет из города, а если бы ему и напомнили, то он бы подумал, что, вероятно, она передумала, ведь она никогда больше не упоминала этого разговора, и Лизет, как он мог судить, не знала, что её собираются выслать. Иначе она пришла бы к нему за советом, и он, конечно, пошёл бы к матери и со всем жаром стал бы её отговаривать от этого шага. Но было уже слишком поздно, он видел, что мать настроена более чем серьёзно. Она пыталась ему внушить, что девушке будет лучше в деревне, чем в городе, и она делает это лишь для её же блага.
Она видела, что он переживает, поэтому сказала:
– Конечно, я отправлю её туда со всеми удобствами. Она поедет в нашей карете с гербом, и все будут думать, что это едет какая-то важная персона, и, конечно, я потребую, чтобы она обязательно написала мне по приезде. Так что переживать и волноваться тут не о чем.
Она глядела на него с таким спокойствием и так была равнодушна к предмету их разговора, что он возмутился:
– Девушка поедет одна! Такая долгая и тяжелая дорога, и совсем одна! Вам не совестно, матушка и совсем её не жаль?
Она поджала губы, пытаясь сдержать своё возмущение, и сказала:
– Шестьдесят вёрст – не так уж и много, женщины могут преодолеть и бльшие расстояния. А Лизет молода и здорова, ей не составит особого труда проделать этот путь, тем более что погода сейчас устоялась, а дороги в хорошем состоянии.
– Вы настолько бесчувственны и холодны, что это ранит меня! – продолжал возмущаться он. – Она провела в этом доме почти год, а вы так и не поняли, не полюбили её, даже не пытались! Хотя она достойна этого и даже большего! И если бы вы позволили ей, она бы раскрылась, она бы стала блистать в свете, но вы не захотели! Вы испугались!
– Ну, хватит! – воскликнула она, не сдержавшись. – Ты сказал очень много, о чём после пожалеешь. Ты не вправе осуждать меня, я твоя мать, и всё, что ты имеешь, это благодаря мне! – Она тяжело выдохнула. – Мы с отцом дали тебе самое лучшее, и вот твоя благодарность – всё, что ты можешь, это тратить его деньги! Ты влюбился в неё только оттого, что тебе нечего было делать, только от скуки, а не потому что она какая-то особенная!
В последнее она вложила всё своё возмущение, накопившееся за долгое время, и, наконец, смогла взять себя в руки, а он, наоборот, ещё больше разошёлся: