Под нами Берлин
Шрифт:
Жаворонок висел неподвижно. Видимо, он, как и я, любовался зарей и восходом солнца. И не знаю почему, мне стало завидно, что он увидел солнце раньше нас. Ничего, успокаиваю себя, зато мы поднимемся выше, и на такую высоту, которая для жаворонка вообще недоступна. Однако почему я завидую птице? Странно. И на сердце неспокойно. Понимаю — солнце. Увлекшись его восходом, я и позабыл, что мы уже должны быть в воздухе, а по непонятной причине сидим, чего-то ждем. Так можно дождаться и прилета непрошеных «гостей», как случилось вчера с вашими соседями. А жаворонок все задорно поет, заливается. К его неугомонному голосу присоединяются другие голоса. Целый хор. Этот хор мне кажется уже неуместным. Он раздражает, тревожит и создает
Наконец от командного пункта взвились две ракеты. Через три минуты весь полк в небе. Встреча с бомбардировщиками над нашим аэродромом.
Высота у нас 4000 метров. Бомбардировщики опаздывают. Ждем, делая круг над аэродромом. Они появились колонией девяток и растянулись километра на полтора-два. Дивизия из корпуса, которым командует генерал П. П. Архангельский. Нас, истребителей, — полк. Как и положено, прикрытие один к трем. Удар по аэродрому должен быть мощным. Только что-то бомбардировщики идут не так стройно, как обычно. Странно. Не угостили ли их вчера на ужин в честь Первомая лишней чарочкой, как собирались хозяйственники угостить нас? После этого всегда мутно в голове и нет твердости в руках. Если бы вчера послушались хозяйственников, то наверняка сейчас мы не могли бы чувствовать себя на боевом взводе.
Лечу со своей эскадрильей рядом с командиром бомбардировщиков. С ним установил хорошую радиосвязь. Сзади нас и с превышением идет эскадрилья Саши Выборнова.
Выше всех летит с эскадрильей Миша Сачков. Наши «яки», широко расплывшись по небу над всей колонной бомбардировщиков, подобно щиту, надежно закрыли ее сверху и с боков. Откуда бы истребители противника ни сунулись, везде их встретит огонь. Правда, внизу никого из наших нет, но противник оттуда и нападать не будет. Снизу для любого из нас вражеский истребитель — мишень. А если сил противника будет значительно больше, чем наших, и он раздробит наши силы?
Впереди воздушным боем «лавочкиных» с «мессершмиттами» обозначился фронт.
Значит, «лавочкины» прокладывают нам дорогу. На сердце становится веселей.
И вот под нами поле боя. Вражеские истребители отогнаны от нас далеко. Только чистое небо рябили нечастые разрывы зениток. Того и гляди заденет кого-нибудь. Но вот и они начали отставать. Наконец мы ушли от них в глубь вражеской территории. Теперь надо ждать фашистских истребителей. Однако колонна бомбардировщиков, точно от дуновения ветра, заколыхалась. Ряды еще больше расстроились. Хотя опасных рябинок и не видно, но бомбардировщики никак не успокоятся. А тут еще справа появилась пара «мессершмиттов». Она с ходу сделала попытку атаковать нас, но, как бы споткнувшись, ушла вниз и там куда-то исчезла.
Вижу неладное. Одна девятка бомбардировщиков здорово расстроилась. От нее отваливает и разворачивается назад одна машина, вторая срывается в штопор. Я знаю, что ей уже конец: из штопора бомбардировщики не выходят. Кто их мог подбить? Зенитки? Нет. Истребители противника тем более. А может, мы прозевали? Но при такой прекрасной видимости это исключено.
Смотрю на разворачивающегося бомбардировщика. Консоль его крыла неестественно загнута. Все ясно — столкнулись. Этот еще может сесть, если не рассыплется крыло, но второй, штопорящий… Он продолжает крутиться. Ни одного парашютиста, хотя на машине три человека. Видимо, они предпочитают смерть, чем плен. Земля близко… Удар. Взрыв! От самолета остался только дымок.
Строй самолетов в колонне бомбардировщиков от этой трагической картины, быстрой и внезапной, пришел в еще больший беспорядок. Конечно, катастрофа У всех болью отдалась в душе, но и раскисать не следует. Все еще впереди.
В воздухе напряженное траурное молчание. Густая синева давит бесконечной враждебностью. Земля чужая, черная. Она вот-вот снова ударит по тебе залпом огня. Да и солнце сзади какое-то противное, того и гляди из него выскочат истребители врага. В такие минуты весь мир, кажется, ополчился на тебя, застыл в своей враждебности. Я до боли стиснул зубы и до боли в глазах гляжу в синеву неба. В ней пока, кроме нас, никого нет. Но почему головная девятка бомбардировщиков начала сворачивать с курса? Первая мысль — мы близко от Львова и бомбардировщики встают на боевой курс. Смотрю на часы. Нет, мы только еще на полпути до цели. Значит, впереди опасная зона зенитного огня, и командир решил ее обойти. Возможно. Но ведущая девятка все разворачивается и разворачивается. За ней тянутся, как на привязи, остальные девятки. Уж не отказались ли они от полета на Львов? А причина? Получили приказ от своего командования? Может быть, в районе Львова испортилась погода? Об этом сообщили наши разведчики. Но почему нам ничего не говорит командир бомбардировщиков?
— Зачем разворачиваетесь? — запрашиваю я.
Молчание. Колонна почти уже на обратном курсе. Нехорошие мысли лезут в голову о ведущей головной девятке. Как быть? Мы друг другу не подчинены. Наша задача — надежно защитить их от нападения вражеских истребителей. И только. А так ли? Я всегда восхищался собранным мужеством наших летчиков-бомбардировщиков. Они мне напоминали по своему могуществу и разумному спокойствию былинных русских богатырей. Сейчас не пойму, что с ними делается. Вот курс уже на восток, а самолеты все еще плывут в мелком, очень мелком развороте. Головная девятка сравнялась с хвостовой. Сейчас замкнут круг, и ни единого звука, словно в трауре. В трауре? Да уж не делают ли они прощальный круг над погибшими товарищами? Как я об этом раньше не догадался! С юга показалась пара «фоккеров», за ней вторая, третья… Только сейчас я вспомнил, что ушедший с поломанным крылом бомбардировщик вражеские истребители могут добить. А ведь об этом надо бы подумать раньше.
— Сергей! Проводи с напарником бомбардировщик в безопасный район, — приказываю Лазареву.
— Понял! Выполняю! А вам счастливого пути. — И после паузы спросил: — Разрешите потом догнать вас?
— Разрешаю, — ответил я, уже отбивая проворных «фоккеров». Короткая схватка, и вражеские истребители ушли вниз.
Несчастье, как правило, делает людей более собранными и предусмотрительными. Через минуту-две, когда снова взяли курс на Львов, бомбардировщики плотно сомкнули свои ряды. Строй выровнялся. Мы, истребители, тоже приняли более строгий порядок. Минуты растерянности прошли. Скорбь по погибшим осела где-то в глубине души. — Чуточку задержались, — сообщает мне командир бомбардировщиков. — Хватит ли у вас бензина?
Я смотрю на часы. Чуточка — девять минут. Однако надо же было отдать последний долг погибшему экипажу.
— Горючего у нас хватит до самого Берлина, — отвечаю я.
— Спасибо.
В это время нас догнала пара «яков». Это Лазарев с ведомым.
— Задание выполнил. Проводил бомбера до безопасного района. Встаю на свое место.
— Теперь полный порядок, — отозвался кто-то из группы.
Но порядок не получился. У бомбардировщиков, как мне передал командир группы, не хватило горючего до Львова, и они высыпали бомбы на запасную цель — не то на склады, не то на железнодорожную станцию.
Второй завтрак прервала команда: разойтись по самолетам. К линии фронта подходили вражеские бомбардировщики. Полк мог быть поднят на усиление патрулей.
Наша эскадрилья уже имела задачу на прикрытие наземных войск. Теперь обстановка изменилась, и мы с Лазаревым попутно забежали на командный пункт узнать, не отставлен ли наш вылет.
Командир полка лежал на топчане и дремал. При нашем появлении он открыл глаза. На мой вопрос ответил, что пока все остается по-старому, но сообщил, что и по аэродрому Стрый удар не состоялся.