Под небом Италии
Шрифт:
– Знаете, дочь моя, – отозвался он, – для подобных ситуаций у испанцев есть отличная пословица. Когда один человек незаслуженно обижен другим. Дайте-ка вспомнить... Ах да: «Месть – такое блюдо, которым лучше всего наслаждаться холодным». – На губах кардинала снова заиграла улыбка. – Пять лет – достаточный срок, чтобы остудить все, что угодно.
Франческа подняла голову и наткнулась на его испытующий взгляд. Но от этого следующая ложь ей далась только легче.
– Ваше преосвященство, мне нет дела до Арнонкуров. Я не собираюсь им мстить.
Кардинал похлопал ее по руке, и этот жест означал, что она правильно выбрала слова.
– Мы тоже не хотим мести. Но ее требует мир. Если не наводить порядок, на земле может наступить хаос. Преступления Бельдана Арнонкура заслуживают наказания. Он – порочный человек, и его злоба не знает границ. Она калечит даже самых близких ему людей. Взгляните на несчастного Ги! Бельдан лишил его всяких прав, словно тот малолетний ребенок.
Франческа вздрогнула. Меньше месяца назад она такими же точно словами укоряла Бельдана, когда он рассказал ей правду о ее расстроенной помолвке.
– У Ги столько добрых, хороших качеств, – продолжал Конти. – Если бы не брат, он многого смог бы добиться. И еще сможет. Список грехов Бельдана бесконечен. Среди них есть и самые тяжкие. Хотя бы то, как он поступил с вами. И то, что он совершил с братом. – Кардинал помолчал, и Франческа почувствовала, как его взгляд ожег ее щеку. – Ходят слухи, что он принадлежит к тамплиерам и замешан в чародействе и колдовстве.
– Не могу этому поверить, – осторожно заметила графиня. «Только бы не показать своей заинтересованности, – твердила она себе. – Только бы кардинал не заметил, что я встревожена. Только бы думал, что увлекает меня туда, куда ему нужно».
– Но это так, – настаивал он. – Многие люди собственными глазами видели его черные дела и готовы в этом поклясться.
– Ересь – недостаточное основание, чтобы обвинить человека в колдовстве. Необходим суд. Истинный суд. И подозреваемый должен признаться в своем грехе. Но такой сильный человек, как сир Арнонкур, никогда не согласится этого сделать.
– Он уже согласился, – спокойно возразил кардинал. – Дело в том, дитя мое, что даже самые сильные часто оказываются слабее, чем кажется. Бельдан Арнонкур – не исключение. В его несгибаемом характере оказались червоточины – слабина и духа, и тела.
– Мне не приходилось слышать, чтобы Бельдан Арнонкур проявлял в чем-либо слабость. – У Франчески от ужаса перехватило дыхание. – Он всегда честно исполнял свой долг.
– Именно долг, – подхватил Конти. – Бельдан возгордился оттого, что добросовестно выполнял все, что от него требовалось. Но гордыня – зачастую обратная сторона слабости. – Кардинал махнул рукой. – Вам, конечно, известно, что наш лорд Бельдан захвачен в плен, вскоре предстанет перед судом и будет признан виновным. Сколько же грехов при этом вытащат на свет Божий, чтобы затем сжечь их в костре!
После этой тирады кардинал решил, что тема исчерпана, и никакие усилия Франчески не смогли вернуть его к обсуждению греховной основы колдовства и даже пользы мести. Казалось, он устал слушать про Бельдана. Зато с удовольствием расспрашивал о падре Гаске. Кардинал знал, что тот отлучен от церкви, но считал, что это заблуждение папы в Авиньоне: Гаска не колдун, а определенно человек науки. Конти был с ним знаком, когда оба учились в Париже, и составил о Гаске самое благоприятное впечатление.
Кардинал рассказывал Франческе забавные истории из времен своего детства. О том, как они веселились с Катериной, Беатрис и еще одной их подругой.
– Вы мне очень ее напоминаете, – не уставал повторять он. Но не называл имени. Однако Франческа вспомнила, что имя подруги Катерины – Приска.
– Странная это была дружба, – признался кардинал.
А Франческа, слушая про их детские проказы, невольно покатывалась со смеху. – Беатрис и я были из знатных семей. А две другие девочки – без всякого положения и образования. Но нас что-то объединяло. Мы говорили о том, что казалось нам важным тогда и не утеряло значения до сих пор. По крайней мере для меня. С Беатрис я давно не встречался, но знаю, что Катерина живет прежними идеалами. Она всегда была самой убежденной из нас. Однако я вас совсем заговорил. Вот что, мой друг. Я навестил вас в монастыре и жду ответного шага – визита в мою резиденцию. Это маленький дворец в древнеримском стиле неподалеку отсюда – напротив Колизея. Я часто устраиваю праздники для своей воспитанницы. И теперь, когда близится день ее свадьбы...
– С удовольствием принимаю ваше приглашение. – Франческа сделала глубокий и, как она надеялась, смиренный реверанс. Кардинал с трудом поднялся. Его лицо исказила гримаса, когда он оперся на короткую ногу.
– Вам больно? – спросила она и тут же пожалела о своей явной бестактности.
– Да, – ответил он. – Большую часть времени. Но я принимаю боль, как все остальное, что посылает мне Провидение. Я считаю боль испытанием, которое способствует моему духовному росту. Болезнь напоминает мне, что жизнь и есть страдание. И мы должны ежесекундно делать усилия, чтобы продолжать свой путь.
Прощаясь с кардиналом, Франческа невольно подумала, что жизнь казалась бы ему не такой жестокой, если бы время от времени он позволял себе такую роскошь, как носилки.
– Странный человек, – пробормотала она. – Очень трудно его понять.
Франческа закончила переписывать последнее письмо матери Катерины и усталой рукой размяла болезненную точку между глаз. Потом опустила взгляд на красиво оформленные послания, которые предназначались важным людям в Италии, в Париже, в Авиньоне и даже самому императору Священной Римской империи. Двадцать пять писем породил живой ум настоятельницы, но одно сочинила сама Франческа. Она засунула его в самую середину пачки. На тяжелом, запечатанном сургучом конверте стоял адрес: «Леди Беатрис Корсати. Близ Санта-Марии-Новеллы во Флоренции». Но послание предназначалось господину Кристиано ди Салерно.
Еще один конверт лежал на столе. Плотная бумага, тяжелые голубые печати, изящный, словно паутинка, почерк Бланш. Франческа поднесла его к пламени свечи, и бумагу моментально охватило пламя. Как и три предыдущие ее письма. Франческа чувствовала, что пока у нее нет сил думать о матери и о том, что она некогда сделала.
Сначала следовало помочь Бельдану. Потом подумать о Ги. И лишь после этого – о Бланш. И то если хватит сил прощать.
Франческа смотрела, как шипели печати и превращалась в золу бумага. А когда письмо догорело, отправилась в спальню грезить о Бельдане и строить планы.