Под небом Новгорода
Шрифт:
— Ты, как и я, любишь королеву чистой любовью, и то, что ты сделал, сделано ради нее. У меня не хватило бы на такое смелости. Ты надеялся отличиться в сражениях, чтобы слух об этом дошел до нее и чтобы она спросила себя: «Кто этот храбрый рыцарь с таким ужасным лицом?» Тебе хотелось еще большего: чтобы блеск твоих подвигов заставил ее забыть уродство твоих черт?
— Я не обрел славы и не был произведен в рыцари…
— Если ты согласен, для меня будет честью ввести тебя в благородный рыцарский орден.
Филипп взглянул на герцога с удивлением.
— Но я не служу вам?!
— Это не имеет значения.
Глава двадцать третья. Решение Ирины
Генрих был в ужасно плохом настроении. Год 1054-й был худшим в его царствовании. Пользуясь поражением под Мортемером, Бастард вызывающе повел себя по отношению к своему сюзерену. Он построил замок в Бретейе, недалеко от Тийера, и поручил командовать гарнизоном храброму Гийому Фитц-Осерну. За освобождение многочисленных пленных, взятых под Мортемером, он требовал, чтобы за ним было признано право владения завоеванными землями, в том числе владениями Жоффруа Майенского, также находившимися теперь в руках герцога.
Генриху приходилось выслушивать упреки графов и баронов, ставивших ему в вину то, что король поручил французский отряд брату Эду, проявлявшему храбрость, только когда он грабил угодья, торговал церковным достоянием и насиловал девушек. Самым суровым критиком был Рауль де Крепи: он предостерегал короля.
Но главным было то, что королева, не считаясь с его решительным запретом, продолжала переписываться с Матильдой, и даже, как донесли его соглядатаи, с герцогом. Анна и сама не отрицала этого и с презрением выслушала суровые упреки своего супруга.
А как вынести поведение Оливье из Арля, не перестававшего хвалить великодушие герцога? Разве не он осмелился сочинить «Песнь во славу Гийома»? Генрих был трижды уязвлен: как король, как человек и как возлюбленный, потому что Оливье все чаще находил предлоги, чтобы не делить с ним ложе. Эти отказы усиливали страсть короля, заставляли забывать всякую сдержанность и всякую осторожность. Злые языки при дворе даже говорили, что трубадур предпочел королю этого хромого урода, чьи мужские достоинства король видел однажды. На прямой вопрос короля Оливье ответил, что Порезанный был его братом, а не возлюбленным.
Устал Генрих, устал… Столько лет, проведенных в войне, чтобы упрочить свое положение короля перед лицом матери, доказать свою власть вассалам, папе и императору и, уже много лет, герцогу Нормандскому, преждевременно состарили его. Он мечтал о мире, о покое. Генрих был вынужден обещать свое невмешательство в спор между своим бывшим анжевинским союзником Жоффруа Мартелем и Гийомом.
Анна узнала о смерти отца, скончавшегося еще весной. Со свадьбы она все время переписывалась с ним. Мудрые советы Ярослава много раз оказывались полезными. Анна заказала мессы по всему королевству за упокой души князя и попросила у его величества разрешения удалиться на некоторое время в монастырь, чтобы полностью предаться печали.
Из санлиского монастыря, где Анна провела несколько недель, она вернулась бледной и похудевшей. Граф де Валуа одним из первых навестил королеву. Еще более влюбленный, чем раньше, он пытался ее развеселить, послал к ней самых разных менестрелей. В сравнении с безразличием короля,
Маленькому Филиппу шел третий год. Он был сильным, прожорливым, драчливым ребенком, безумно любил мать и упрямо отказывался говорить на другом языке, — объяснялся только по-русски. Он набрасывался на всех, кто приближался к Анне, даже на отца. Анна охотно играла с ним, потом отталкивала как щенка. Ребенок больше всего любил слушать песни той удивительной страны, куда он мечтал однажды отправиться и сразиться с водяным, умыкавшим царских детей в свой мокрый замок, чтобы сделать их своими рабами… Что касается Елены, она была безгранично предана маленькому Филиппу и уступала малейшим капризам ребенка.
Рождение брата оставило маленького Филиппа безразличным.
В начале лета Генрих наконец уступил настойчивым просьбам сестры, графини Фландрской, и позволил племяннице Матильде приехать, чтобы навестить королеву. Герцогиня Нормандская с сыновьями торжественно прибыли, сопровождаемые фламандскими рыцарями. Только кормилицы и служанки были нормандками.
После обычных приветствий обе подруги наконец остались одни. Их радость была так велика, что они молчали, довольствуясь поцелуями, ласками, улыбками вперемежку со слезами.
Анна первая взяла себя в руки.
— Как мне тебя недоставало и как же тянулось время вдали от тебя!
— Почему наши мужья должны бесконечно воевать между собой? Я часто спрашиваю об этом Гийома. Все, что он может ответить, это: «Не я начинал!»
— Забудем о войнах. Расскажи о себе, о твоих сыновьях, о моем добром друге Гийоме.
— Если бы мой дядя, король, услышал тебя!
— Ему так мало дела до меня.
— Ты жалеешь об этом?
— Да и нет. В конце концов, он король.
Принесли два больших ларя. Из кармана Матильда достала связку ключей.
— Я привезла тебе подарки, — сказала она, открывая крышку.
Графиня вытащила штуку фландрского сукна, мягкого и нежного как шелк, а также вышитые ленты и байенские кружева. Ослепленная изяществом материи, Анна горячо поблагодарила подругу.
Прием, оказанный Генрихом, был сначала холоден. Но по мере того как проходили дни, он становился теплее. Генрих удивился, что Гийом отпустил своих сыновей во французское королевство.
— Он не боится, что я оставлю их заложниками? — спросил он сестру.
— Герцог слишком хорошо знает ваше чувство чести. Он знает, что вы никогда не взвалите вину на маленьких детей.
Чувствуя себя польщенным, Генрих проворчал, что не надо искушать судьбу, мол…
Сплошные праздники длились вплоть до осени. Двор переезжал из одного замка в другой, из Эстампа в Пуасси, из Санли в Мелун. Только один раз отправились в Париж. Королева не любила этот город. Она находила его грязным и шумным, а парижан — дерзкими и нечистоплотными. Что бы ей ни говорил Оливье, для которого это был самый красивый город в мире, ничто не могло ее переубедить. В Париже она больше всего горевала о Новгороде и Киеве. Здесь Анне все казалось таким маленьким. Сена, воспетая милым трубадуром, для нее, по сравнению с Днепром, была похожа на ручей.