Под небом Парижа
Шрифт:
А могли бы сейчас сидеть где-нибудь в отеле «Лютеция», на фоне почтенного интерьера, в окружении вышколенной прислуги, наслаждаясь ароматом коньяка и разламывая серебряными щипцами огромных лобстеров. Но… Вместо этого простой деревянный стол, отдающая лекарством сладкая водка, переохлажденное датское пиво в высоких бокалах, оливки и арахисовые орешки в двух маленьких щербатых тарелочках. И затянувшееся ожидание заказанного салата и горячих блюд, которые, похоже, готовил сам хозяин.
Динамики магнитофона выдавали что-то национальное, типа сиртаки. К сожалению, музыка не дополнялась наличием «пританцовывающей обслуги» в национальных костюмах. Собственно, обслуживала всех одна официантка, она же барменша. Правда, весьма привлекательная. Наверное, именно
Да, подумал Ференц. Похоже, папа Кристос всерьез заинтересовался симпатичной крошкой. Уже мысленно облизывается, как кот при виде сметаны, представляя ее крепкие грудки в своих волосатых лапах. Интересно, кем она приходится хозяину заведения? Наверное, дочь. Больше похожа на гречанку, чем на француженку. И, скорее всего, откуда-то с севера Греции. Там женщины намного симпатичнее, чем в южной части страны. Влияние славянской крови.
Сам хозяин, он же повар, появлялся в зале довольно редко, главным образом для встречи новоприбывших гостей. Сегодня он был не слишком загружен работой, поскольку из восьми столиков было занято только три.
При виде утилитарной национальной скромности и сдержанности ресторанного антуража почему-то всплыла фраза «Ne quid nimis» — «Ничего лишнего» — давно забытая латынь, которую довелось изучать в прошлом. Родители хотели, чтобы он стал врачом. Но не получилось. Отец погиб в Будапеште во время восстания 1956 года. Осталась его фотография того периода. В перетянутой ремнем кожаной куртке, грубых туристических ботинках и маленьком черном берете национального гвардейца. Мать вместе с сыном перебралась вначале в Вену, а оттуда в США, где и вышла замуж за богатого грека. Почти как Жаклин Кеннеди. И уже вместе с ним вернулась в Европу, где у грека были свои дела и на исторической родине, и во Франции, и во многих других странах.
Кстати, ее новый муж, при всей своей любви к Греции, родным языком владел посредственно. После долгого пребывания в США предпочитал объясняться по-английски, хотя мог вполне сносно поговорить и на французском языке, и по-немецки. Как он любил выражаться, язык — это главное оружие коммерсанта.
Почему сам Ференц выбрал для постоянного местожительства Париж — трудно сказать. Стечение обстоятельств и увлечение живописью. Трафаретное убеждение, что настоящим художником можно стать только в Париже. Абсурд, конечно…
Впрочем, он слишком увлекся воспоминаниями. От него ждали ответа. Положительного. Настойчивый грек был достаточно красноречив сегодня и полагал, что результаты его усилий оправдаются. Раньше всегда оправдывались. Поэтому, отхлебнув пару глотков пива из запотевшего бокала, потомок эллинов продолжил свой натиск.
— Послушай, Фери. Практически тебе даже не придется ничего делать. У тебя в хранилище находится не менее десятка полотен, которые мы пустим в продажу. После того, как они будут экспонированы на выставке. Их же еще никто не видел. Организую рекламную компанию. А после удачно проведенной выставки их коммерческая цена удесятерится. Я устрою аукцион.
— Не получится. Я писал их для себя и не хочу, чтобы их видели зрители. Это излияние моей души. Знаешь, такое не демонстрируют открыто. Они созданы не для продажи. И мне не нужны сейчас деньги.
— Ты что, с ума сошел? — Грека от возмущения чуть не хватил апоплексический удар, — Как можно вообще такое говорить? Это святотатство. Как это может быть, что человеку не нужны деньги? Даже у Ватикана есть свой банк, и он активно работает на финансовом рынке. Ты что же, хочешь быть святее Папы? Я сделал тебя богатым человеком, так или нет?
Он опять отхлебнул из солидной стеклянной емкости, пытаясь хотя бы слегка успокоиться и остыть. Несколько раз глубоко вдохнул, вытер пену с губ тыльной стороной ладони. Машинально выгреб арахисовые орешки из тарелки, потом недоуменно посмотрел на ладонь и стряхнул их обратно, вытирая пальцы от прилипшей соли. Затем продолжил, постепенно накаляясь:
— Извини за прямоту, но у меня нет другого выхода. На меня тоже давят. Есть несколько клиентов, которые хотят приобрести твои полотна. Очень хотят. И готовы вложить в это большие деньги. Очень большие деньги. Мы не можем себе позволить их упустить. И ты знаешь не хуже меня, что слава художника и мода на него переменчивы. Надо использовать ситуацию, пока она благоприятна для нас обоих. Кто знает, что будет завтра. Если ты перестанешь появляться на выставках, то о тебе просто забудут. И когда, пару лет спустя, ты опять захочешь выйти на сцену, мне вновь придется раскручивать рекламную компанию, чтобы тебя вспомнили. Да еще неизвестно, с какими результатами. Насколько я тебя знаю, ты же просто не сможешь жить без живописи. Ты рожден для того, чтобы быть художником. Ты уже наелся этого художественного дурмана, ты не сможешь с ним расстаться. Никогда! — Он закончил свою тираду с багровым от ярости лицом и вновь взялся за бокал.
— Не кипятись, Кристос. Я всегда буду тебе благодарен за помощь. И я не говорил, что собираюсь бросать работу. — Ференц пытался говорить максимально спокойно и убедительно, потирая щетину на подбородке. При скорости ее прорастания ему приходилось бриться по два раза в день. — И, пожалуйста, не надо искажать мои слова. Я не говорил, что больше не собираюсь выставлять свои картины. Я просто устал от тиражирования продукции для рынка. Мне надоел этот художественный конвейер. И, кроме того, я устал от богемной жизни. Устал от знакомств и пустых разговоров с людьми, с которыми мне не хочется знакомиться и общаться. С людьми, которые скупают картины, не жалея денег, хотя не могут отличить Гогена от Пикассо. Устал от пустой траты времени в ночных клубах, от бессмысленных светских раутов, от вливания в себя бесчисленных бокалов шампанского, которое совсем не люблю. Мне нужен отдых и возвращение к нормальной человеческой жизни. И к настоящему творчеству. Переход от поточной линии к штучному производству, выражаясь понятным тебе языком.
— А что плохого в красивой светской жизни, мой друг? — неожиданно спокойным голосом произнес грек, кося глазами на прошедшую мимо столика официантку, кокетливо улыбнувшуюся и игриво вильнувшую бедром. — Ты же помнишь нашу последнюю вечеринку после окончания выставки в Нью-Йорке. Мы тогда неплохо отдохнули.
— Это когда ты проснулся в номере гостиницы, лежа в обнимку с двумя юными блондинками? С девочками, годящимися тебе во внучки? Ты даже не мог вспомнить потом, как их зовут. Мне стыдно было глядеть в глаза твоей жены и моей матери, когда пришлось ей лгать о том, как прошла выставка.
— Ну что поделаешь, — философски заметил приемный папа. — Так уж устроены мужчины. Все время хочется чего-то нового, освежающего. Жизнь коротка, как и молодость. Все уходит в прошлое, в том числе и прекрасные женщины в твоей постели. Еще несколько лет, и у меня останется только память о них. Надо использовать эти последние возможности. И спасибо за прикрытие. Ты правильно сделал, ибо мы, мужчины, должны беречь психику близких нам людей. Кстати, ты по-прежнему занимаешься теннисом? Я еще пробуду в Париже несколько дней. Погоняешь меня по корту? Почувствуешь себя победителем. Это тебе в качестве психологической компенсации за уступку. Я у тебя, к сожалению, ни разу не выигрывал.