Под одним солнцем
Шрифт:
Я вошел в свою кабину и упал на крику. Не знаю, сколько времени пролежал неподвижно. В голове стучало, и мысли путались, возникали беспорядочные видения, наползавшие одно на другое расплывчатыми, бесформенными образами.
Внезапно пронизывающий страх овладел мною. Я вскочил с койки и торопливо сбросил одежду. Мне казалось, что такие же пятна выступили и у меня. Я их чувствовал почти физически, лихорадочно искал и не мог найти. Я извивался перед гладко отполированной дверцей шкафа, безуспешно пытаясь осмотреть свою спину, до боли в позвонках гнул шею из стороны в сторону.
Звонок внутренней связи прозвучал резко и неожиданно. С экрана на меня насмешливо смотрело лицо Кора.
— Возьмите себя в руки, пилот. Вы не ребенок.
Я несколько овладел собой и потянулся за одеждой — нелепо было стоять перед взором начальника совершенно голым.
— Слушаю вас.
— Я только что проходил через салон. Зирн еще там. Сам он, наверное, не уйдет. Захватите двух механиков, натяните скафандры и выведите его. Выбросьте также все его вещи. Об исполнении доложите. Все.
— Слушаю вас, — ответил я, натягивая одежду.
— Да, вот еще что, — Кор помедлил, — на всякий случай примите синзан, он может сопротивляться.
Когда мы трое появились в салоне, Зирн сидел на полу, обхватив руками колени и устремив неподвижный взгляд в одну точку. Увидев нас, он понял все. В глазах его мелькнул мрачный огонек и тут же погас, по лицу поползла слабая растерянная улыбка, и злополучное пятно на щеке зашевелилось. Это уже не был Зирн. Перед нами сидел сломленный человек, лишенный даже воли к сопротивлению. Я протянул ему коробку с ядом, взятую у биолога. Он машинально вынул оттуда ампулу и равнодушно положил ее в рот. Оболочка должна была раствориться в желудке.
— Подействует через час.
Он кивнул.
— Это безболезненно.
Он кивнул снова и, опершись на руку Млана, тяжело встал. Мы провели его в тамбур и там тщательно одели в скафандр, снарядив зачем-то полным комплектом дыхательной смеси, энергии и воды. Зирн стоял как манекен, позволяя делать с собой все что угодно, и, только когда открылся наружный люк и внизу показалась серая поверхность Хриса, он уперся руками в стены, не желая покидать корабль.
— Не дури!
Млан легко оторвал его пальцы, вцепившиеся в переборку. Мы спустились на поверхность и пошли в сторону от корабля. В черном небе висели солнце и Арбинада, неровные скалы и нагромождения лавы окружали нас. Мы шли молча. Сатар тащил с собой тюк вещей Зирна, словно они могли ему пригодиться. Прошло полчаса. Дальше идти было бессмысленно, и я остановился.
— Прощай, Зирн, — моя рука легла ему на плечо, — не осуждай и пойми нас…
— Прощай, — голос его звучал глухо.
— Что передать домой? — спросил Млан.
— Все равно… Мне все равно… Зря вы со мной так… Я…
Последовала тягостная пауза. Мы, угрюмо опустив головы, переминались с ноги на ногу.
— Прощай, — Сатар сдавленным голосом прервал затянувшееся молчание, — тебе все равно… даже лучше… биофизик мучился… А ты… мы, может быть, еще…
Я остановил его.
Зирн посмотрел нам в глаза, и на лице его промелькнуло подобие улыбки.
— Прощайте, прощайте все. Вспоминайте… если вернетесь сами.
Он резко повернулся и торопливо зашагал к линии горизонта. Мы молча смотрели ему вслед. Его фигура то скрывалась среди скал, то снова появлялась, освещаемая ярким солнцем. Он шел не оглядываясь, не произнося ни звука, только в наушниках слышалось его порывистое дыхание. Потом послышался хрип и все стихло — Зирна не стало. Сатар сбросил с плеча тюк. Я взглянул на часы, ампула растворилась раньше срока, он мог бы жить еще десять минут.
— Да будет дух его хранить нас!
Мы медленно потащились на корабль, машинально переставляя ноги и думая каждый о своем и каждый об одном и том же. А за нашими спинами среди скал, обжигаемое лучами солнца, лежало мертвое тело Зирна.
Для него все кончилось. Он никогда больше ничего не увидит, ничего не услышит, ничего не почувствует. Неподвижный как камень и как камень безжизненный, он навсегда остался в этом чужом мире. Что-то надломилось в тончайшей организации человека, и тело его превратилось в бессмысленную структуру, в которой геперь возможен только один процесс — разрушение.
Гнусно. Противно. Отвратительно.
И страшно.
Быть может, каждого из нас ждет та же участь. После смерти биофизика на корабле была проведена самая тщательная дезинфекция, но это, как видно, не помогло. Неведомо где, в каких-то тайниках и засадах прячется безжалостный враг. Возможно, мы носим его в себе и он уже выбрал очередную жертву. Кто же следующий должен уйти с корабля?
Нет, хватит! Я начал писать, чтобы отвлечься от тревожных дум, и не достиг цели. Нужно что-то другое. Но что? Как еще я могу успокоить себя? Разве выйти на поверхность Хриса под черной купол неба и свет звезд? Но там лежат Зирн и биофизик. Туда я всегда успею.
В салоне корабля пусто. Все попрятались в свои кабины и сидят запершись, боясь встреч друг с другом. В коридоре стоит крепкий запах халдаана, это Дасар выпустил целый баллон. От него кружится голова — и только. Мне кажется, что халдаан вообще сейчас бесполезен.
Лучше писать. О чем угодно. Можно выворачивать наизнанку душу, описывать свою жизнь, вспоминая прошлое, — других тем я сразу не могу придумать. Но тогда получатся мемуары, которые пишут в старости, удовлетворяя свою потребность поучать молодое поколение. Я не хочу никого поучать. Старость моя еще не наступила, и пожалуй, мне не дожить до нее, судя по нашему отчаянному положению. Но не буду о нем сейчас думать, а лучше вернусь к началу этой экспедиции, — те дни были отраднее…
* * *
Для меня все началось со встречи с Кондом. Благодаря ему, да еще слепой случайности, я оказался в числе участников этой экспедиции. События тогда развивались бурно и стоят того, чтобы писать о них по порядку.
Я приехал в Харту поздно, и когда вошел в здание Государственного Объединения — до конца рабочего времени оставался час с небольшим. Там царила знакомая мне деловая суета. Будто заведенные автоматы, сновали служащие, плавно скользили подъемники, взбираясь с этажа на этаж, хлопали двери, звенели звонки. Я шел по узким коридорам не торопясь, почти не веря в перемену своей судьбы.