Под открытым небом. Проза в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
Здесь Руфина и попросила остановить машину. Румянцев остался возиться у старенького отцовского «Москвича», а Суслов, Руфина и Ковальский направились к луговине.
– Сашенька, – Руфина показала рукой в сторону раскинувшегося села. – Что-то на фоне облаков поблёскивает и сливается с ними…
– Это Троицкий храм, церковь, – откликнулся Александр.
Она подошла и прижалась сзади, обняв ласково за плечи.
«И назвала меня так – «Сашенька», впервые при посторонних обняла… Что это? Степь так действует?»
– Очень люблю эти первоосенние дни. Природа грустит так светло. Притихла. Перво-осень. Как красиво звучит, – произнесла Руфина.
– Она в раздумьи: и с летом жалко расставаться, и осени не миновать. Бабье лето… И твоё!
Глаза у Руфины повлажнели, слегка потемнев, но Александр этого видеть не мог. Только острее почувствовал её дыхание.
В осенней вышине, в светлом прогретом воздухе, словно в летнюю пору, на удивление зазвенели жаворонки. Ласка бабьего лета ввела их в заблуждение!
Остановившийся неподалёку Суслов прислонился ладонью к берёзке, вспыхнувшей костром под напором калёных солнечных стрел.
– Саша, а что такое изумрудное внизу… там… – Он показал далеко вниз, на то место, где когда-то, в детстве Ковальского, было озеро, а теперь образовалась ровная долина.
– Это отава украсила луг. Сентябрь встретился с июнем. Теплынь. Вот и откликается всё так, будто начало лета… Но это ненадолго. Скоро 14 сентября – межа. День-летопроводец. Мы попали в самую хорошую пору. Скоро по утрам будет попахивать морозцем.
– Ты крещёный? – спросила Руфина. Она спустилась ниже Ковальского по обрыву и смотрела теперь на него снизу вверх лучистыми, ставшими светло-голубыми, глазами.
– Да, с детства. Мама крестила меня не в нашей церкви, а в соседнем селе. Наша церковь не действует.
– Саш, а вот смотри, – проговорил Суслов. – Попробуй убери купол храма или храм из этой панорамы и всё потускнеет, верно? Словно он притягивает свет небесный. Всё вокруг светлеет… Крыша дома под куполом неба, понимаешь…
Ковальский невольно ещё раз оглядел окружающее. Сколько раз сиживал он в детстве у этого ильменька на зорьке. Как часто гонял здесь стремительных чирков. Наблюдал, как учились летать, готовясь к дальним странствиям, молодые медлительные выпи.
…Теплынь толкнула лёт тенетника. То здесь, то там мелькали в округе молодые паучки. У них своё кочевьё. Ищут новое пристанище.
– Саша, а вот это же не паутина? – удивилась Руфина, показывая на рукав своей куртки.
Ковальский подошёл, снял белесую нить и пояснил:
– Это семена степного ковыля, смотри… Просушенные летним солнцем ости легко подхватываются ветром и летят неведомо куда, пока где-то не опустятся. Трава мешает семени добраться до земли. И лишь когда в росистую ночь ость отсыреет, ввинчивает острое семечко в почву. Утром солнце начинает подсушивать её. Ость скручивается и отрывается, уносимая ветром. Семечко остаётся. Из него появляется потом пушистый красавец – ковыльный веер…
Руфина смотрела на Ковальского изумлёнными глазами. Ноздри её мелко и чувственно подрагивали. Она приблизилась и, обняв Александра, поцеловала в губы. Когда их дыхание возобновилось, прошептала:
– Ты рассказывал, как поэт! – И вновь приблизила свои губы…
– Мне завидно! – отреагировал негодный Суслов.
Смутившись, Руфина легонько оттолкнулась от Ковальского. – Хотите, стихи почитаю, – предложил подошедший Румянцев.
– Хотим! – ответила за всех Руфина.
Николай легко провёл рукой у своего лица, отведя в сторону паутинку, и начал:
– Цветы мне говорят: «Прощай!» —Головками склоняясь ниже,Что я навеки не увижуЕё лицо и отчий край.Любимая, ну, что ж! Ну, что ж!Я видел их и видел землю,И эту гробовую дрожь,Как ласку новую приемлю…Голос чтеца оказался на удивление чист и мягок. Он на мгновение затих и, видя, что все внимательно слушают, продолжил:
– И потому, что я постигВсю жизнь, пройдя с улыбкой мимо,Я говорю на каждый миг,Что всё на свете повторимо.Не всё ль равно – придёт другой,Печаль ушедшего не сгложет,Оставленной и дорогойПришедший лучше песню сложит.И песне внемля в тишине,Любимая с другим любимым,Быть может, вспомнит обо мне,Как о цветке неповторимом.Едва Николай закончил, Руфина захлопала в ладоши.
– Замечательно, Есенин в степи!
– Не ожидал! – удивился Ковальский. – На рыбалке ты не читал стихов. Да так проникновенно!
– Там кругом вода, а здесь – степь! Не удержался!
– И Руфины не было, – добавил Суслов, засмеявшись.
После небольшой паузы Николай произнёс:
– Странно, что у Есенина о реке нет ни одного стихотворения. А вырос на Оке.
– Неужто так? – отозвался Суслов.
– Да, – продолжал Румянцев. – Есть такие строчки: «На кукане реки тихо песню поют рыбаки…». Но вот штука какая… – сказал так и замолчал.
– Ну, говори, – не терпелось Руфине.
Николай ответил:
– Я – рыбак, знаю, что такое кукан. Это приспособление из лески, верёвочки или проволоки. На него надевают через жабры пойманную рыбу, понимаете?
– А-га, – сказал Суслов. – И что же?
– Когда сажаешь рыбу на кукан, жабры рвутся, руки в крови, рыба – тоже…
– И что же? – снова спросил Суслов.
– «Что же»? Вот посади тебя на кукан? Какую песню запоёшь?
Лицо Суслова превратилось в сплошную гримасу.