Под покровом небес
Шрифт:
Когда в дверь с улицы вошел Порт, Эрик с пачкой чая как раз возвращался через патио.
– Мистер Морсби! – вскричал он. – Какой приятный сюрприз!
Порт постарался, чтобы не было заметно, как у него вытянулось лицо.
– Привет, – сказал он. – Какими судьбами? Это ведь, кажется, ваш автомобиль стоит у подъезда?
– Одну секундочку. Мне надо отнести маме чай. Она его ждет на кухне.
Эрик устремился в боковую дверь и наступил на одну из непотребного вида собак, обессиленно валявшихся в темноте, царящей внутри. Собака протяжно взвыла. Порт поспешил наверх к Кит и поделился с нею последними
– Я… это… хотел пригласить вас к нам на чай. Через десять минут в одиннадцатом номере. Как я рад вас видеть, миссис Морсби!
В одиннадцатый номер вселилась миссис Лайл; расположенная прямо над входом и более длинная, чем остальные, ее комната была такой же голой. Пока пили чай, она то и дело вскакивала с кровати, на которой за неимением стульев все сидели, подбегала к окну и оглашала улицу выкриками:
– Мош! Мош!
Долго справляться с любопытством Порт не смог и вскоре поинтересовался:
– А что это за странное слово? Ну, которое вы в окно кричите, а, миссис Лайл?
– Я отгоняю мелких негритосов от нашей машины.
– Но что вы им говорите? Это вы по-арабски?
– По-французски, – сказала она. – Это значит «убирайтесь».
– А, понятно. И как? Они понимают?
– Пусть только попробуют не понять. Наливайте себе еще чайку, миссис Морсби!
Таннер под благовидным предлогом от чаепития отказался, имея достаточное представление о Лайлах от Кит, которая особенно красочно описывала Эрика. В ходе беседы миссис Лайл сообщила, что считает Айн-Крорфу очаровательным местечком. Один верблюжий рынок чего стоит: там продается верблюжонок, не сфотографировать которого было бы просто преступно. Утром она уже щелкнула его несколько раз.
– Ну такой сладкий! – умилялась она.
Эрик сидел, пожирая Порта глазами. «Хочет еще денег», – догадался Порт. Кит тоже заметила необычайное выражение лица юноши, но истолковала его несколько по-другому.
С чаем покончили и собирались уже уходить, исчерпав, похоже, все мыслимые темы для разговора, как вдруг Эрик обратился к Порту.
– Если за ужином не увидимся, я заскочу к вам вечерком попозже. Вы в какое время ложитесь?
Порт был уклончив:
– Ну, как когда, в общем-то. Сегодня нас, наверное, допоздна дома не будет: пойдем осматривать город.
– Заметано, – сказал Эрик, успев дружески похлопать Порта по плечу, прежде чем тот закрыл за собой дверь.
Вернулись в комнату Кит. Она подошла к окну, постояла, глядя на скелет фигового дерева.
– Лучше бы мы поехали в Италию, – сказала она.
Порт так и вскинулся.
– Что это вдруг? Ты из-за них? Из-за отеля?
– Из-за всего сразу. – Повернулась к нему, улыбнулась. – Это я так, не всерьез. Просто… нам пора на прогулку. Пошли, а?
На время одурманенная солнцем, Айн-Крорфа понемногу пробуждалась от дневной спячки. Зашли за форт, расположенный неподалеку от мечети на высокой скалистой горе, вздымающейся в самом центре города; здесь улицы пошли попроще, кварталы еще носили отпечаток первоначальной хаотической сельской застройки. И везде – под навесами ларьков, где уже замерцали, сердито посверкивая, первые лампы, в открытых кафе, где воздух был пропитан запахом гашиша, даже в пыли потаенных, обсаженных пальмами переулков, – везде
– Вот что значит «время пить чай»! Прямо как маскарад какой-то: будто они все тут переодетые англичане, – сказала Кит.
Они с Портом шли очень медленно, держась за руки, в полной гармонии с окружающим мягким сумраком. От вечера веяло скорее томностью, чем тайной.
Они вышли к реке, русло которой здесь представляло собой просто белую плоскую полосу песка, дальний край которой терялся в полумраке; немного прошли вдоль берега, пока шум города не сделался еле слышным и каким-то надмирным. Здесь тоже шла жизнь: за стенами лаяли собаки, но сами эти стены от реки были далеко. Впереди показался костер, у огня сидел какой-то мужчина, играл на флейте, а за ним в шевелении отсветов пламени отдыхало с десяток верблюдов, с важным видом жующих жвачку. Мужчина покосился на прохожих, но продолжал играть.
– Как ты думаешь, ты смогла бы здесь стать счастливой? – глухим голосом спросил Порт.
Кит даже испугалась.
– Счастливой? Счастье? А что это значит?
– Ну… Тебе могло бы здесь понравиться?
– Ой, я даже не знаю! – ответила она с оттенком раздражения в голосе. – Откуда же я могу знать? В их жизнь ведь не проникнешь; что они думают на самом деле, не поймешь.
– Да я не об этом спрашиваю, – начиная сердиться, заметил Порт.
– А надо об этом. Здесь это самое важное.
– И вовсе нет, – сказал он. – Во всяком случае, для меня. Я чувствую себя так, будто этот город, эта река, это небо – все принадлежит мне в той же мере, что и им.
Она хотела сказать: «Ну, значит, ты сошел с ума», но прикусила язык.
– Как странно…
Они свернули от реки и двинулись обратно к городу по дороге, пролегающей между глухими заборами садов.
– Лучше бы ты не задавал мне подобных вопросов, – внезапно вновь заговорила она. – Мне нечего на них ответить. Как я могу сказать: «да, я буду счастлива в Африке»? Мне эта Айн-Крорфа очень нравится, но я понятия не имею, захочется ли мне остаться тут на месяц или уехать завтра же.
– Завтра тебе в любом случае не уехать, даже если захочется, разве только обратно в Бусиф. Я выяснил, что тут с автобусами. Рейс на Бунуру будет только через четыре дня. А подбрасывать пассажиров до Мессада шоферам грузовиков запретили. По пути стоят солдаты, проверяют. И с шоферов дерут дикие штрафы.
– Значит, в этом «Гранд-отеле» мы застряли накрепко.
«Причем с Таннером», – подумал Порт. А вслух сказал:
– Причем с Лайлами.
– Да уж. Наказание божье, – буркнула Кит.
– Все думаю: сколько же нам еще-то на них натыкаться? Черт бы их взял уже. Уехали бы вперед, чтобы духу их не было, или остались здесь, а вперед дали уехать нам.
– Такие вещи надлежит организовывать, – сказала Кит.
Она тоже подумала о Таннере. Ей казалось, что, если бы не было необходимости в скором времени садиться напротив него за обеденный стол, она могла бы полностью сбросить с себя напряжение и жить настоящим, которое принадлежало бы Порту. И наоборот, если через час ей предстоит опять смотреть в лицо этому живому воплощению ее вины, то нечего даже и пытаться.