Под прицелом
Шрифт:
Дамы…
Да, да, в таком возрасте – и уже дамы. Росли мы быстро, интересы у нас были такими же, как и у остальных пацанов нашего возраста, правда, возможностей было чуточку побольше. Русский двор не отличался аскетичностью никогда, и на молодых аристократов внимание там всегда обращали. Да и в училищах разные картинки интересные по рукам ходили… Увы, пока у нас все заканчивалось лишь поэмами, посвященными милым дамам (тут проявлял себя Володька Голицын, писавший для нас всех), танцами на детских балах, обжиманиями в темных углах, если удавалось скрыться от бдительного ока, да фантазиями насчет того, что могло
А Одесса…
Кто-то, не помню кто, сказал, что женщины – инопланетянки, к ним нельзя подходить с человеческими мерками. Так вот одесситки – инопланетянки вдвойне…
Одесса вообще удивительный город, город сотни национальностей, да еще и крупный порт вдобавок. Сами понимаете, какое смешение кровей. Мало того – море, солнце, фрукты. Вот и получалось, что одесситки – одни из самых красивых дам во всей великой империи. А уж на язык… Лучше на язык им не попадать…
И надо же было так получиться – обычно так и получалось, кстати, в пацанских компаниях, – что мы все втрескались в одну и ту же девчонку.
Немного вру. Меня из этой компании вычеркивайте, я уже тогда неровно дышал к великой княжне Ксении. Николай об этом, конечно же, знал, и как заботливый старший брат почел за необходимость набить мне физиономию, чтобы не ухлестывал за его сестрой. В итоге нам пришлось врать, что сцепились с хулиганами, защищая честь дамы, на две недели мы были лишены выхода в город, а Ксения ходила тогда довольная, как кошка, налакавшаяся сметаны. Нет, не тем, что у нее появился кавалер, – тем, что из-за нее дерутся…
А все остальные – пропали. Цесаревич Николай, Великий князь польский Борис, молодой граф Голицын в один день из друзей превратились в ревностных соперников, причем из-за дамы, которой ни один из нас даже не имел чести быть представленным. Мы не знали, кто она, где живет и чем занимается, – знали только, что она каждый день проходит мимо Воронцовского дворца. Вот и все, что мы знали.
А хотелось узнать больше…
– Пошли! Я первый, как идем, помните?
– Ну.
– Да не ну, а так точно.
В ответ меня чувствительно пихнули кулаком в бок.
Поскольку из всех четверых я менее всего был поражен стрелой Купидона – мне и довелось разработать план наружного наблюдения. Этот план был рассчитан на четверых филеров и отличался высокой надежностью. Чтобы объект не заметил (точнее, не заметила) слежки – мы должны были периодически меняться и следить за ней по очереди. Внешне это выглядело так – если я иду за объектом первый и ориентируюсь по объекту, Николай, к примеру, идет за мной и ориентируется уже по мне. Потом он выходит вперед, и уже я ориентируюсь по нему. Объект же если и обернется – увидит только одного человека, которого можно будет сразу сменить. Схему слежки, как я потом узнал на разведфакультете Санкт-Петербургского Нахимовского, я выбрал совершенно верную (гены, видимо), вот только на своих подельников я не особо полагался. Любой из них вместо того, чтобы следить, может воспользоваться моментом и попытаться завязать знакомство с объектом слежки, минуя всех остальных. А тогда место жительства и род занятий очаровавшей нас дамы мы так и не узнаем…
Надвинув на глаза козырек легкой белой кепки, я выскользнул за ограду, окунувшись в толпу…
Вести объект было довольно просто – дама была не по возрасту высокой (только с Володькой Голицыным, если честно, она бы смотрелась органично), легкая белая шляпка отлично видна. Даже когда я на какие-то мгновения терял ее из виду из-за курортной толпы – все равно через пару секунд белый парус шляпки сообщал мне направление движения…
Сзади кто-то легонько коснулся моей руки, я сбавил ход, Володька, одетый в пеструю рубашку с коротким рукавом, пошел вперед…
Найдя взглядом Боряна, я еще замедлил темп…
– Ник где?
– Он пошел чуть побыстрее…
Вот черт…
– Ладно. Давай, ты следующий…
Борян ушел вперед, я оглянулся, чтобы понять, где мы. К порту, похоже, идем. А там нам появляться заказано…
Произошло все так быстро, что я даже не понял, как все началось. Мы сворачивали, шли и снова сворачивали – и даже не заметили, как нарвались…
В Одессе, как и в любом другом городе, водились пацанские группировки. Хулиганы. И у каждой хулиганской группировки – свои территории, заходить на которые чужакам не рекомендовалось. Поскольку телесные наказания по отношению к детям и подросткам не применялись, единственным возможным наказанием были исправительные работы. Не помогало. Впрочем, порка тоже не помогала – в Казани вон по исламскому закону каждую пятницу у мечетей хулиганов пороли. А хулиганы не переводились…
К месту потенциальной разборки я подоспел последним, когда базар уже шел вовсю…
Дама – причем не та, которую мы видели через решетку дворца. В шляпке, но не та. Кто из нас умудрился ее упустить – непонятно. Несколько пацанов нагло-шаромыжного вида – и мы. Четверо…
– Вы чьих будете? – Главарем был босоногий, крепкий на вид пацан в драной рубахе и с черной, несмотря на жару, бескозыркой на голове.
– Мы сами по себе… – твердо ответил Володька.
– Сами по себе… Гы… А ты чо к моей сеструхе вяжешься, сам по себе?..
Судя по выражению лица незнакомой девчонки, стоящей в окружении троих таких же шаромыжников, ей это все не сильно нравилось.
– Сударыня, это действительно ваш брат? – громко спросил Николай.
– А ты со мной, со мной базарь…
С этими словами шаромыжник смачно сплюнул прямо под ноги Николаю – сплюнул и удивленно отшатнулся от хлесткой пощечины.
– Стоять! – Я вышел вперед. Нравы во флотских кадетских корпусах были жесткими, и схему подобных разговоров я знал хорошо. Неверно думать, что дети аристократов учились в каких-то особых условиях. Были, конечно, и специфичные заведения, типа Пажеского корпуса, но те, кто шел в армию или на флот, учились вместе со всеми, никаких поблажек не было…
Блатняк и в самом деле сдержал руку.
– А ты кто будешь?
– Я за базар отвечаю. Разобраться хочешь – забиваемся. Не вопрос…
– Ты обзовись хоть сначала… – начал сдавать блатарь.
– Не считаю нужным! Забиваемся!
Наверняка малолетний блатарь уже пожалел, что ввязался, – но за его спиной толкалась шобла. Отступить – значит, завтра его будут считать последним поцем.
– Здесь. В восемь нуль-нуль. Сегодня.
– В двадцать нуль-нуль, значит… – передразнил я, – по рукам.