Под прикрытием Пенелопы
Шрифт:
Кстати, обратили внимание на инициалы Миронова – Е.Е? А также на его «ей-ей», употреблённое им в предверие анекдота? Так вот, в известных кругах его так за глаза и называют, например: «Ну и куда подевался наш Ейей?.. И выпить не с кем».
И вот ещё… Верно, вы уже подумали: а для чего нужен комментатор-рассказчик, если Миронов и сам-сусам? А вот для чего. Ежели Ейей предпочтёт рассматривать всё вокруг как сплошной анекдот – есть у него такая блажь-причуда и тяга к этому, – так вот нам выпала задача выправлять его «перегибы» в более или менее объективную сторону.
Усмехнулись, да? Что ж, рады за вас.
2.
Да, помимо всего прочего, с нашим знакомым Ейей случился занимательный казус – он влюбился в героиню своего романа… ну того самого романа, который
Ну, понятно, любой сочинитель должен любить своих персонажей, в противном случае они не заинтересуют и читателя, не увлекут попросту, поскольку будут источать холод, как киборги. Но тут произошло нечто большее. Ему так захотелось, чтобы Алевтина (так звали его героиню) существовала на самом деле, и чтобы с ней можно было пообщаться в действительности – взять её за руку, заглянуть в глаза, вдохнуть запах волос… В общем, он затосковал… затосковал столь крепко, что решил: лучше, во избежание психических заморочек, уничтожить плоды своего воображения, то есть взять да и «грохнуть», убить в компьютере весь этот текст.
И пока он этого не сделал, давайте посмотрим, что такого особенного он понаписал. Любопытно всё же. Тем более всё же кое-кому (Волохе) уже не понравилось его произведение. Может, он, – Миронов-Ейей, в самом деле ненормальный, раз пленился своей выдумкой. Ну, сбрендил. Бывает же. По нашему разумению, жизнь сама по себе гораздо богаче и сочнее, чтобы предпочесть ей плод своей собственной фантазии.
Итак, несколько кусочков из его опуса.
«Ничего особенного во внешности Алевтины вроде бы не было, но когда она начинала говорить и при этом двигаться – «ручками вот так – вот так», бёдрами туда-сюда, туда-сюда, – то становилась удивительно мила, точно малый ребёнок, не ведающий притворства и всяческих уловок, ещё неиспорченный воспитателями – одним словом, первозданная непосредственность. И ей самой тогда казалось, что весь мир создан только для неё (да! именно для неё создан), стоит только захотеть, и… снег полетит громадными хлопьями, лишь бы доставить ей удовольствие. Птицы запоют райским голосами – лишь бы её ублажить…
Это трогательно было наблюдать со стороны.
Да, суть её обаяния заключалась не в одной лишь красоте внешней, а – в притягательности, каковую можно объяснить разве что сочетанием множества качеств и признаков. Открытостью, бесхитростностью, приязнью ко всему живому, врождённой игривостью, живостью характера, магнетизмом голоса и глаз, что в целом называется – ощущением себя центром мироздания. Как обожание самое себя и, одновременно, искренним участием и заинтересованностью в своём ближнем окружении. Окружающие это чувствовали и тянулись к ней. И женщины и мужчины. Женщины – как к лидеру или наперснице, мужчины – как к сексуальному, пленительному объекту, не понимая зачастую, что вовсе не это в ней самое главное, хоть далеко и не самое последнее.
И ещё. В её натуре преобладала любая крайность… да, пожалуй. В том числе и крайность чувств и ощущений. Если она, грубо говоря, ела сыр, то наедалась от пуза, если пила квас (?) … ну или газировку, то, опять же скажем без комплиментарности, напивалась до такой степени, что её начинало покачивать, как от градуса. Если вступала в спор, то – до ломоты в затылке… и в выборе цвета одежды – например, предпочитала чистые тона, без всяческих разводов и цветочков. То есть так во всём… Короче, это был фонтан-бурлеск, водоворот горной речки, который увлекает всё на пути попавшееся. Извержение вулкана… последнее всего точнее. Потому что – раскалённая магма, природная стихия, с чем нельзя справиться.
Так было и в любви… В самой атмосфере сразу менялось что-то. Сравним с тучей? С тучей, насыщенной электричеством. Если заряд этой тучи совпадает с твоим зарядом по направленности, то тебе хорошо, уютно, комфортно, как теперь выражаются по любому поводу; если нет, не совпадает, то – увы! – хуже некуда…»
Далее пропустим (тем более что текст ещё недостаточно отшлифован – очевидно, эмоции до сих пор переполняют автора и не позволяют ему хладнокровно употребить свой редакторский навык) и прочтём другой отрывок, дабы прояснить, в какой общественной среде сочинитель Миронов вообразил свою героиню. А то и в самом деле кто-нибудь решит: не оба ли шизофреники – и тот и другая?..
«Дело, очевидно, не в том, чтобы точно проговорить название организации. Важнее подметить некое сходство с другими. Ну, скажем: Объединение композиторов – и что? Или содружество художников? Журналистов? Писателей, наконец, как в нашем случае? Да и вообще – в названии ли дело? Что их роднит – союзы эти? Сразу приходит на ум – их объединяет творческая составляющая профессии, не правда ли? С другой стороны, любая другая профессия также может быть причислена к творческой, если человек, ею владеющий, – творец… Так что, может быть, остановимся на самом что ни на есть простом названии? Организация. И всё. А руководителя этой организации будем величать запросто – председатель. Как в правительстве или в сельскохозяйственной фирме. Коротко и ясно. Как говаривал один персонаж из анекдота, укладываясь на подоконник: «Главное, не вывалиться за окно, наружу». А так, что ж, действительно: и коротко – поскольку ноги девать некуда, не умещаются, и ясно, как в божий день – от Солнца днём или от Луны – в полночь, а то и от фонаря на столбе за этим самым окном, – никакой разницы. Что же касается наркома Луначарского времён революции и нашего председателя Луначарского, то тут простое совпадение. Вернее, у нашего председателя фамилия другая, но после того, как он высказался на очередном банкете по поводу современного литературного героя, к нему и прилипло это прозвище. А выразился он примерно так: у Лермонтова, дескать, герой уже нарисован – ну и достаточно. Зачем вам нужен новый-то герой? Это всё Чары луны и не более того. Ну, придумаете вы нового героя, так завтра же из него сделают штамп или того хуже – идола, и подражать начнут. А зачем это нам нужно – в наш-то век сплошного подражательства? Хлопотно это всё. Надо просто иметь в виду, что всякий, кто родился на белый свет – уже герой. Не так-то вольготно на этом свете. Пишите, о ком хотите, только хорошо пишите. А то всё лепите под кого-то: под Толстого, под Набокова… И наслаивается, и наслаивается одно на другое, так что и не разберёшь потом, кто на пьедестал запрыгнул! И тогда свергать начинаем, с корабля современности сбрасывать… А ведь не в этом литературный процесс заключается, не в этом. Всё это именно лунные чары и не более того…
Вот с этого – ироничного, с полемическим, так сказать, уклоном, – и появился второй Луначарский. А может, и сотый, тысячный… мы любим, повторю со специальным нажимом, штампы, нам как-то с ними уютнее, привычнее. Даже возвели в ранг бренда. Чем и пользуется, кстати, современная реклама. Так вот Луначарский – да, Федот Федотыч. И кто-то непременно прибавит: Федот да не тот».
А Миронов – между тем, как мы были заняты чтением его (вполне возможно, не бесталанного) опуса – шёл по вечернему городу и злился на себя и на весь белый свет, потому что свет для него в ту минуту был серым. Ему хотелось напиться, надраться, так сказать, но пока он ещё не решил, с кем именно. Пить в одиночестве, рассуждал он не особенно оригинально, есть дело последнее. Однако согласитесь, предусмотрительно – алкоголизмом нынче запуганы не одни творческие работники, – что ни купи – всюду прочтёшь, хоть на пачке с сигаретами, хоть на бутылке: убьёшь себя, родной ты наш, коли не меру употребишь. «Другой вопрос, – рассуждал Миронов по инерции или по привычке, – растиражированное словцо (на пачке или бутылке) также, говорят, способно сотворить психологический срыв в человеке… так что, глаза завязывать?»
Его обогнал паренёк. Миронов с запозданием угадал в нём девчонку, одетую под мальчишку… Она обернулась и сказала:
– Там впереди крутая горка, очень скользкая.
Миронов кивнул.
Девчонка стала спускаться с пригорка, опять оглянулась на угрюмого прохожего и улыбнулась:
– А я с работы иду…
И Миронов вдруг понял, что эта дурочка счастлива. Счастлива тем, что её взяли вот куда-то там на работу, и, значит, она кому-то теперь нужна. И сейчас ей не терпится поделиться этой своей причастностью, своей удачей со всяким встречным, – по её меркам, удачей неописуемой. Потому что наполнена счастьем она, что называется, до краёв…
«А ты вот признайся, – укоризненно выговорил себе Миронов, как бы очнувшись и вынырнув из своего омута переживаний, – признайся уж, – подумал ведь, в первый момент, признайся, подумал же: „Чёрт бы тебя побрал со своими новостями!“ – Ведь так?.. Да, где уж тебе понять её радость. Она-то счастлива, а ты – уже разочарован… Ты уже забыл, что такое счастье».
Заметим от себя: не Бог весть, какое наблюдение. Уж не кокетство ли это перед самим собой?
3.