Под прикрытием
Шрифт:
– Он сделал это для того, чтобы отомстить мне, – проговорил он, с трудом разлепив губы. Все его тело скрутило как в судороге.
– Нет, это не так, – мягко возразил ему психолог, отметив мрачный огонь, вспыхнувший в глазах сидевшего перед ним агента. Впрочем, Маршалл сумел удержать себя в руках, что внушало психологу некоторый оптимизм.
– Я уверен, Рауль хотел наказать сестру, – добавил психолог, продолжая внимательно наблюдать за Маршаллом, но тот упрямо покачал головой. Он хорошо изучил Волка, но не ожидал, что тот на такое способен – да, он умел быть очень жестоким, но… но есть же пределы…
– Не думаю, что он хотел наказать тебя, – с нажимом повторил психолог – такое отчаяние отразилось на лице Маршалла.
– Вы просто не знаете, как думают эти люди, – возразил тот. – Рауль хотел отомстить и поэтому уничтожил то, что было мне дороже всего. Он хотел
Это рассуждение показалось психологу излишне драматичным, к тому же от него за версту отдавало паранойей, но, немного поразмыслив, он пришел к выводу, что предложенный агентом вариант вполне возможен. Что бы там ни утверждал Маршалл, менталитет латиноамериканцев не был для психолога тайной за семью печатями. Он и сам был наполовину мексиканцем и, владея испанским не хуже, чем английским, часто разговаривал с Маршаллом по-испански, чувствуя, что этот язык по-прежнему ближе его подопечному. Это обстоятельство, кстати, косвенно указывало на то, что Маршалла пора было выводить из игры в любом случае. Еще немного, и он мог окончательно идентифицировать себя с Пабло Эчеверрией, и тогда катастрофы было бы не избежать. Катастрофы с еще большим количеством жертв, мысленно поправил себя психолог. Билл Картер вовремя его вытащил.
Впрочем, гибель любимой женщины нанесла Маршаллу глубочайшую травму. Психолог считал, что пройдут годы, прежде чем он сумеет оправиться от своей потери – если вообще сумеет, поскольку утешить его было некому. Друзей и родственников у него нет, родители погибли в дорожной аварии еще когда Маршалл учился в колледже. Работу он тоже потерял, поскольку Раулю Лопесу удалось ускользнуть, и вернуться в страны Центральной Америки в качестве агента под прикрытием Маршалл больше не мог. У него не осталось ничего, и психолог, поразмыслив, смог дать только одну рекомендацию: оставить Маршалла в США на кабинетной работе как минимум на год, после чего провести повторное психологическое тестирование на предмет пригодности к дальнейшей службе в УБН. Ему действительно нужно было успокоиться и залечить раны. Пока же Маршаллом владело только одно желание, о котором он заявлял при каждом удобном и неудобном случае. Больше всего ему хотелось вернуться в Латинскую Америку, чтобы поквитаться с Раулем. Отомстить. О том, что его работе под прикрытием пришел конец, Маршалл и слышать не хотел. Он готов был отправиться в Мексику, где у Волка было куда меньше связей и доверенных людей и где опасность разоблачения была куда меньше. О своем намерении при первой же возможности нелегально перебраться в Колумбию, отыскать Рауля и прикончить, Маршалл благоразумно помалкивал, но психолог догадывался об этом и без слов. Именно поэтому в своем рапорте он категорически запретил использовать Маршалла для работы под прикрытием. В нынешнем состоянии он мог только наломать дров.
Сам Маршалл этого не понимал – он просто не думал ни о чем другом, кроме своей потери. В какой-то момент в его сердце затеплилась было надежда, что ребенок мог уцелеть, и психологу пришлось со всей определенностью сказать ему, что этого не случилось. Чтобы спасти еще не родившегося младенца после того, как его мать погибла, необходимы стационарное больничное оборудование и квалифицированные специалисты, а ни того ни другого в лагере не было.
Услышав эти слова, Маршалл еще раз убедился в своей правоте. Рауль убил и Палому, и ребенка, чтобы лишить своего бывшего помощника всего, что он любил и что было ему дорого, и теперь Пабло Эчеверрия был так же мертв, как если бы Волк всадил пулю ему прямо в сердце. Без Паломы ему незачем было жить, и он умер. От него осталась только пустая оболочка, которая откликалась на имя Маршалла Эверетта.
После того как он узнал о трагедии, Маршалл пробыл в Спеццентре еще с неделю. Все это время его продолжали опрашивать разного рода специалисты из аналитического и оперативного отделов УБН, но Маршалл уже рассказал почти все, что было ему известно, поэтому речь теперь шла только о подробностях, которые кому-то хотелось бы уточнить. На вопросы он отвечал, но чисто машинально: Маршалл чувствовал себя опустошенным, выжженным внутри и не испытывал ни интереса, ни раздражения по поводу того, что ему снова и снова приходится повторять одно и то же. Он вообще ничего не чувствовал; оплакав Палому и ребенка, Маршалл словно окаменел, и теперь его ничто не трогало и не волновало. Даже когда в конце третьей недели ему наконец объявили, что все его отчеты надлежащим образом записаны и что отныне он может быть свободен, Маршалла это не особенно обрадовало. Идти ему все равно было некуда, хотя ему и вручили ключи от казенной квартиры в Джорджтауне – в здании, где обычно жили агенты, вернувшиеся с заданий.
Не воодушевляла его и новая работа. УБН предоставило ему место консультанта в одном из отделов Пентагона, специализирующемся на Латинской и Южной Америке, где Маршалл с его знаниями и опытом мог бы принести немалую пользу. Увы, для него это было равносильно смертному приговору. Просиживать штаны за столом, в то время как всем своим существом он рвался обратно в джунгли, было настоящей пыткой, поэтому в первый день Маршаллу пришлось едва ли не силой заставить себя явиться на рабочее место.
Это был холодный и снежный день в самом конце февраля. Кабинет, куда провели Маршалла, показался ему таким же неприютным и пустым, как вся его жизнь. Он родился и вырос в Сиэтле, но после автокатастрофы, в которой погибли его отец и мать, покинул родной город, чтобы больше туда не возвращаться. Сразу после колледжа Маршалл попал на курсы подготовки оперативных работников УБН, где, несмотря на сравнительно юный возраст, продемонстрировал блестящие успехи. Почти сразу после окончания подготовки Маршалл начал работать под прикрытием и теперь, шесть с небольшим лет спустя, у него не было ни семьи, ни близких друзей, ни родного дома. Возобновлять контакты с теми, кого он знал до отъезда в Эквадор, Маршалла не тянуло, поэтому, когда он заканчивал работу в отделе, ему было совершенно нечем занять свободное время.
Да и на работе Маршалл предпочитал ни с кем не общаться. Утром ему на стол ложились отчеты и разведывательные сводки, которые он прочитывал, а потом писал к ним подробный комментарий. Маршалл отлично знал страны, о которых шла речь, знал людей, которые их населяли, и мог с достаточной степенью вероятности предсказать, как они поведут себя в тех или иных обстоятельствах. О наркоторговле в Колумбии и в других государствах, где ему приходилось бывать по поручению Рауля, Маршалл мог и вовсе читать лекции с примерами из жизни, но подобного от него никто не требовал. Более того, пентагоновские документы, которые ему приходилось читать, имели отношение не столько к наркоторговле, сколько к политической обстановке в регионе, поэтому он тщетно искал в них хотя бы малейший намек на следы исчезнувшего в джунглях Волка. После налета на лагерь Рауль как провалился сквозь землю, и Маршаллу пока так и не удалось его обнаружить.
К середине весны Маршаллу стало казаться, что он просидел в пентагоновском кабинете как минимум сотню лет. Он и чувствовал себя столетним стариком, а ведь ему только недавно исполнилось двадцать девять. День рождения Маршалл не праздновал – ему было все равно. Он провел его в казенной квартире, сидя, как всегда после работы, в одиночестве перед телевизором, по которому показывали какой-то спортивный матч. Лишь изредка Маршалл позволял себе сходить в расположенный неподалеку от его нового дома колумбийский ресторан, чтобы попробовать знакомые блюда и поболтать по-испански с официантками. Он так хорошо владел языком, что его не раз спрашивали, откуда он родом. И всякий раз Маршалл неизменно отвечал – из Боготы. Это было намного проще, чем объяснять, почему он говорит на испанском как на родном, и сотрудники ресторана действительно считали его колумбийцем. Маршалл их не разубеждал. Ему все чаще казалось, что с латиноамериканцами у него гораздо больше общего, нежели с жителями США.
Билл Картер не забыл о Маршалле. Время от времени он звонил ему, чтобы справиться, как идут дела, хотя отлично знал, что со своей работой в аналитическом подразделении Министерства обороны Маршалл справляется блестяще. На более продолжительные разговоры с бывшим агентом мужества Биллу не хватало. В Маршалле было что-то такое, что заставляло его нервничать. Казалось, будто какая-то важная часть его души умерла и только тело по какой-то причине продолжает имитировать жизнь.
А Маршалл действительно чувствовал себя мертвецом. Всеми силами, какие у него еще оставались, он рвался работать под прикрытием в любой части Латинской Америки, где его никто не сможет опознать как бывшего человека Рауля. Несколько раз он напрямую спрашивал Билла, когда же ему снова дадут настоящее дело, но старший агент не мог ответить ему ничего. И у него появилось стойкое ощущение, что Маршалл стремится вернуться к оперативной работе под прикрытием исключительно ради мести, и хотя Рауля по-прежнему необходимо было нейтрализовать, агент, движимый столь разрушительными эмоциями, вряд ли для этого подходил. В критической ситуации Маршалл мог пойти напролом и не только себя погубить, но и серьезно подставить коллег.