Под псевдонимом Ирина
Шрифт:
«Изживать наши недостатки, бичуя их, быть достойными членами молодой коммунистической гвардии, идти по тому пути, который наметили и по которому шагаем сейчас — вот о чем думала я, сидя перед аппаратом. Помни это всегда, Володька. И когда будешь глядеть на эту фотку — знай, тот, кто на ней, считает тебя лучшим товарищем и другом.
Зойка
21 апреля 1925 года».
ВСПОМИНАЕТ ЗОЯ НИКОЛАЕВНА ОСИПОВА
В 1951 году Зоя Ивановна поинтересовалась — где я намерена про вести свой предстоящий отпуск. Я пожала плечами. Тогда она предложила мне путевку в санаторий «Кавказская ривьера», в Сочи. Я начала отказываться, не объясняя причины моего отказа от путевки в такой шикарный санаторий, как «Кавказская
Уже в 80-е годы, когда Зоя Ивановна сломала шейку бедра и находилась на лечении в ЦИТО (Центральный институт травматологии и ортопедии), я посетила ее в больнице. Она была очень приветлива и, несмотря на болезнь, постоянно шутила. И рассказала, как она своей шуткой напугала лечащего врача, не понявшего ее юмора. Палата, в которой лежала Зоя Ивановна, была на трех человек и без телефона. А рядом, в соседней палате, находился артист Р. Я. Плятт, которого Зоя Ивановна хорошо знала. При очередном посещении врача она попросила, ссылаясь на необходимость иметь телефон, перевести ее в палату к Ростиславу Яновичу, тем более что они давно дружны и вдвоем им будет значительно интереснее. Врач принял шутку всерьез. «Как же так?! Ведь мы не помещаем вместе в одну палату мужчин и женщин!» На что Зоя Ивановна ответила: «Мы уже потеряли свой пол, к тому же не можем двигаться». Только тут все поняли, что больная разыграла врача.
В моей памяти Зоя Ивановна навсегда останется эталоном доброты, житейской мудрости и женской красоты.
ВСПОМИНАЕТ ЗОЯ ВАСИЛЬЕВНА ЗАРУБИНА — ДОЧЬ А. М. ЗАРУБИНА
Воскресенскую Зою Ивановну я знаю очень хорошо, хотя видела ее редко. Они с мужем Борисом Аркадьевичем Рыбкиным посещали моего отца. Это была очень красивая и очень добрая женщина. Узнала я ее ближе, как мать, когда она посещала школу радистов, в которой учился ее сын Владимир и мой названый брат (сын Эйтингона) тоже Владимир.
Она была всегда очень общительная, в то же время подчеркнуто выдержанная, с умными, говорящими глазами, хотя тогда я была молода и еще не умела читать по глазам. Такому доброму, терпеливому отношению к детям нас учила ее мать Александра Дмитриевна Воскресенская.
Во время моей работы в органах государственной безопасности мы с Зоей Ивановной встречались только в коридорах. В то время разговоров на служебные темы сотрудники между собой не вели, тем более в коридорах. Помню только, когда она приехала из Швеции и стройная, красивая проходила опять же по тем же коридорам, вслед ей неслось: «Как она не гнется под тем количеством заданий, которые ей дают». А Зоя Ивановна входила в кабинет начальства, что там докладывала, мы не знали, а выходила опять та же милая, улыбающаяся Зоя Ивановна, и никаких служебных разговоров и вопросов. Все равно бы она на них не ответила.
Могу сказать, что она очень мужественно перенесла смерть Бориса Аркадьевича. А потерять любимого мужа (с первым мужем у них не сложились отношения) да еще после войны — это что-то значит. Сам Борис Аркадьевич оставил у меня впечатление симпатичного, выдержанного и очень, очень вежливого человека.
Много лет спустя после его смерти она сама мне говорила: «Я не только писательница Воскресенская, я вновь воскресла».
В отношении защиты со стороны Зои Ивановны Павла Анатольевича Судоплатова могу только сказать, что она не приняла его арест, а что говорила на партийном собрании — не знаю. Знаю лишь, что после этого ее направили на работу в Воркуту, после чего она ушла на пенсию и, кажется, не по линии КГБ, где она проработала 25 лет, а по линии МВД. Зоя Ивановна и Борис Аркадьевич поддерживали отношения с семьей
В 1979 году я была директором советской выставки в США. На этой выставке в качестве представителя Комитета советских женщин присутствовала Любовь Кузьминична Балясная, которая в то время была, уже не помню, то ли секретарем ЦК ВЛКСМ, то ли уже заместителем министра просвещения РСФСР. Когда мы вернулись в Москву, Балясная посетила Зою Ивановну, с которой она была дружна, и сказала ей, что в США она познакомилась с интересной женщиной, ее тезкой, и очень мечтает познакомить их. Зоя Ивановна тут же спросила: «Зарубина, что ли?!» Балясная была потрясена. Еще больше она была удивлена, когда в ее присутствии мы встретились с Зоей Ивановной и долго трясли друг другу руки.
Многолетний помощник Леонида Брежнева Андрей Андреевич Александров-Агентов рассказывал о своем престарелом шефе такую историю. Брежнев, как и все хозяева Кремля, обожал смотреть кино — и особенно телефильм «Семнадцать мгновений весны». Героем фильма был любимец советской публики Вячеслав Тихонов в роли вымышленного советского разведчика, проникшего под именем штандартенфюрера Штирлица в имперскую канцелярию и ставшего ближайшим сотрудником Гиммлера, Мюллера и Шелленберга. Дряхлый Брежнев в конце жизни уже не видел разницы между правдой и вымыслом и однажды после очередного просмотра спросил:
— А мы наградили Штирлица?
Ответом было смущенное молчание, на которое Брежнев реагировал неожиданным приказом: наградить Штирлица званием Героя Советского Союза. Из положения удалось выйти так: наградили… артиста Тихонова.
Имя Штирлиц в советской стране не имело сравнения по популярности. Выдуманный умелым «летописцем» КГБ Юлианом Семеновым, он творил чудеса: запросто обманывал Мюллера, разгуливал по имперской канцелярии как по своему дому и срывал все немецкие планы, разумеется, донося о них в Москву. Фильм имел колоссальный успех. Когда его показывали по телевидению, улицы городов пустели, все сидели у экранов. Знавшие люди похихикивали: вот как здорово выдумал Семенов во славу КГБ, а такого героя в действительности не было!
Но теперь злопыхателям придется замолчать. Штандартенфюрера Штирлица не существовало. Но «советский глаз» в гестапо был.
Это невероятная, но действительная история, о которой до сих пор архивы хранили молчание. Она начиналась дважды — ее второе начало можно датировать точно. Оно было почти вульгарно. В июне 1940 года неизвестный посетитель принес в полпредство СССР в Берлине письмо, адресованное военному атташе или его заместителю. Автор письма, предлагая восстановить контакт с ним, указывал: «Если это не будет сделано, то моя работа в гестапо потеряет всякий смысл». В письме назывались пароль для вызова по телефону, место и время встречи.
Разумеется, военный атташе переправил письмо в Разведывательное управление Красной Армии, в Москву. Оттуда 23 июля переадресовали на Лубянку, в разведку НКВД с припиской: «Возможно, здесь речь идет о человеке, который вас интересует». Заместитель начальника внешней разведки Павел Судоплатов в тот же день написал на сопроводительной записке: «Журавлеву, Короткову. Известен ли вам он? Не о нем ли говорил т. Зарубин?»
Начальник 1-го отделения разведки П. М. Журавлев составил тогда же справку, в которой указывалось, что за время сотрудничества с нами с 1929 года без перерыва до весны 1939 года этот человек передал нам чрезвычайно обильное количество подлинных документов и личных сообщений, освещающих структуру, кадры и деятельность политической полиции (впоследствии гестапо), а также военной разведки Германии. Он предупреждал о готовящихся арестах и провокациях в отношении нелегальных и «легальных» работников резидентуры в Берлине, сообщал сведения о лицах, разрабатываемых гестапо, наводил также справки по следственным делам в гестапо, которые нас интересовали, а в последнее время передавал главным образом материалы о военном строительстве в Германии, в том числе о сооружении особо важного объекта в Потсдаме — ставки Верховного главнокомандующего. В справке отмечалось, что, судя по материалам дела, в отношении агента никогда не возникало каких-либо сомнений и что т. Зарубин характеризует его как верного, честно работающего с нами на материальной основе агента.