Под псевдонимом «Мимоза»
Шрифт:
Поздней ночью под тихими звездами, по хрустящему от мороза снегу Удальцов, провожая Машу до дома, поинтересовался, когда она появится в Москве:
— Через две недели у меня выставка в Доме художника, приглашаю! Ручка есть? — бодро спросил он, желая записать машин номер.
— Очень тронута, спасибо, Анатолий Николаич! Но я еще не знаю, когда дома появлюсь. Лучше, если я сама вам позвоню, а?
— Буду рад, Мария! — с этими словами он достал из кармана своей обшарпанной телогрейки клочок бумаги и огрызком карандаша нацарапал свой номер. В этот миг свет от уличного фонаря упал на его обнажившееся запястье, украшенное татуировкой, что слегка шокировало Мимозу…
На
— Где только тебя носит? Я просто извелась!
— Да что случилось-то? Здесь же у Гали близко…
Не дослушав ее оправданий, тетушка выпалила:
— Да гость у нас был, три часа тебя ждал-дожидался, только что уехал!
— Гость?! — сердце Маши упало, — ме-е-ня ждал?!
— Тебя-тебя! Монашек с черной бородой и горящим взглядом.
«Это отец Антоний, — сразу поняла Мимоза, — но откуда он адрес узнал, да и зачем я ему? Очень странно. Ведь монахам-то и в дом к мирянам так уж запросто входить негоже. Без особого на то случая». И Маша долго стояла как вкопанная, с изумлением взирая на тетку. Та, немного успокоившись, пояснила:
— Сказал, будто хочет тебя прямо сейчас в монастырь доставить — к старцу: тот из Лавры на одну ночь к ним пожаловал. Вот и ждал тебя монах до упора, да не дождался!
— Ох, тетя Клава, может, и хорошо, что меня дома не было. Ну не готова я к таким сюрпризам! Н-нет, так-то лучше. Спокойной ночи, милая тетенька! — в раздумье проговорила Мими, обнимая свою благодетельницу.
— Да уж, конечно, к лучшему. Куда на ночь-то глядя… — с облегчением вздохнула Клавдия Васильевна.
А наутро первым же автобусом Ивлева помчалась в Москву.
Аля Маевская пыталась заглушить душевную боль, терзавшую ее воспоминаниями о погибшем Игнате Троянове. Погрузившись в работу целиком, оставалась ночевать в своем новом кабинете. Лишь по воскресеньям с утра ездила в Хамовники на Литургию, а потом — в Мамонтовку, навестить маму и Агничку. Сотрудников же родного Института, из которого так еще и не уволилась, избегала — не хотелось ни врать, ни придумывать «легенду» о своей новой успешной деятельности. Да и коллегам было не до нее — они крутились на подработках, чтобы просто выжить.
А на фирме «Лайерс» заботливым наставником Алевтины стал Трофим Золотов — правая рука Корфа по конторе «дядюшки Лео». Как и Вадим Ильич, Трофим был сиротой: родители его, сосланные в Казахстан, там и скончались вскоре после его появления на свет. И мальчику суждено было пройти сквозь суровую стезю Специнтерната. Потом, по окончании Института военных переводчиков, он поработал за границей, но недолго, не успел. А семьей обзавелся давно: дети учились в школе, а жена Вика, возложив все домашние заботы на свои плечи, умудрялась теперь подрабатывать уроками английского; она с юных лет тайком ходила в церковь — под ее влиянием обрел веру и Трофим. Не обладая сверхспособностями Вадима, Золотов в то же время был чрезвычайно образован и склонен к аналитике. Но главное — за старшего своего друга Корфа готов был и жизнь отдать. В общении был прост и всегда сдержан. Да и внешне производил впечатление незаурядное: большеглазое мужественное лицо обрамляли русые волосы, густым ежиком стоявшие над высоким лбом; спортивная фигура излучала недюжинную силу.
После 19 августа их «контора» рассыпалась в прах, и бывшие сотрудники глубоко законспирированного цековского Спецотдела подались, кто куда. Трофим же как бы случайно оказался в роли начальника Отдела безопасности «Лайерс медикум», сосредоточив все нити управления в своих руках. В задачу же Алевтины входила проверка банковских счетов и переводов. Но самым важным для нее делом стала благотворительность: вложение средств в детские дома, больницы, госпиталь ветеранов. В восстановление разрушенных подмосковных храмов.
От соприкосновения с чужой бедой сердце Али обливалось кровью. И помогая страждущим, она не замечала, как заживают ее собственные душевные раны. Пристально всматриваясь в черты мира внешнего, наступавшего со всех сторон в своем волчьем обличье, Алевтина возненавидела тех, кто устроил это разорение, принесшее миллионам простых смертных нищету и бесправие.
— Хотя и говорят, что всякий народ заслуживает своего правителя, но это не совсем так! Скажи мне, Мими, чем виноваты бабушки, оставшиеся без пенсий? А малыши детдомовские, а учителя, врачи, сидящие без копейки? Сколько народу гибнет от голода, преступности немыслимой, и вообще от безнадеги? С кого за это спросить, а? — с тех, кто наверху!!! Кому больше дано — с того и спрос, значит, с тех, у кого власть!
— Конечно, Алька, кто же спорит! Но что у нас за власть? — хуже безвластия! А ведь в Священном Писании сказано: «Не власть, если не от Бога». А от кого к нам нынешняя власть пришла? Трудно ли догадаться?! Вот рожки ото всюду и торчат, только и гляди — все в пропасть рухнет, — тихо отвечала Мимоза, с беспокойством посмотрев на исходившую от гнева Алевтину, взрывавшуюся при виде самодовольных миллионеров и обнаглевших политиков.
Однажды один из них появился на пороге алиного кабинета, предварительно записавшись к ней на прием. Это был не кто иной, как Кирилл Рюшенков.
— Где-то я вас видел, госпожа Маевская! Лицо ваше мне вроде бы знакомо, — вкрадчиво начал бледнолицый Кирюша, желая угодить собеседнице.
— Это вряд ли, господин Рюшенков! Вот ваше-то лицо из телевизора мне вполне знакомо. Вы, такой известный деятель, и к нам вдруг пожаловали?! Чем могу служить?
— Видите ли, моей жене принадлежит теперь аптечная сеть. Вот мы и нуждаемся в немецких лекарствах, хотим с вами сотрудничать.
— Что ж, если наши условия вас устроят, составим с вами контракт на поставки. Да мой секретарь растолкует вам подробно, что и как, — сухо отчеканила Аля, и поднявшись из-за стола, бесцеремонно произнесла: — А теперь извините, у меня дела!
Растерянно взглянув на нее, Кирюша озадаченно сморщил свой узкий лоб и гордо вытянув шею, выплыл из кабинета.
— Как хорошо, Мими, что тебя при этом не было! Ведь смотрит, будто щупальца тебе в душу запускает. А лицо — серое, неподвижное, будто маска непроницаемая!
— Да, Алька, он маскироваться мастер. Никогда не забуду, как он меня к Васильеву водил.
— Так ты его знаешь?! — изумилась Алевтина.
— С тех самых пор, когда общество «Память» вдруг возникло. Рюшенков и раньше-то подходил ко мне на симпозиумах всяких. Может, для своей кандидатской хотел моей поддержкой заручиться? А тут вдруг сказал, что с самим Васильевым познакомить может. Загримируйтесь, говорит, да посильнее… Ну я со страху-то даже парик кудрявый нацепила, так Кирюша-то сам в метро долго-долго меня узнать не мог, представляешь? И смех, и грех! А сам он под работягу-алкаша вырядился. Вот мы от «Добрынинской» поздним вечером перешли с ним улицу и оказались перед обшарпанным домом с жутким подъездом. Он даже сам испугался и с ужасом посмотрел на меня — не сбегу ли я. Но в штаб-квартире «Памяти» нас уже ждали, там было весьма уютно, да и сам этот Дим Димыч — вовсе не «от сохи», даже совсем наоборот — такой красивый, аристократичный — ну прямо барин вальяжный! А на столе у него — Библия, Достоевский, портреты царской семьи…