Под сенью девушек в цвету
Шрифт:
— Вот чего вы не получите в ресторане, — я имею в виду перворазрядные рестораны: тушеное мясо с желе, которое не отзывало бы клеем, мясо, пропитавшееся запахом моркови, — это бесподобно! Можно еще? — спросил маркиз, сделав движение, показывавшее, что он хочет, чтобы ему подложили мяса. — Любопытно было бы испытать искусство вашего Вателя [37] на кушанье совсем в другом роде, — например, как бы он справился с бефстроганов?
Чтобы обед был еще приятнее, маркиз де Норпуа, в свою очередь, угостил нас историями, коими он часто потчевал сослуживцев, и приводил то смешную фразу, сказанную политическим деятелем, за которым водилась эта слабость и у которого фразы получались длинные, состоявшие из лишенных связи образов, то краткое изречение дипломата, славившегося аттицизмом. Но, откровенно говоря, критерий, прилагавшийся маркизом к этим двум способам выражаться, резко отличался от того, который я применял к литературе. Множество оттенков ускользало от меня; я не улавливал особой разницы между словами, какие маркиз произносил, трясясь от хохота, и теми, которыми он восхищался. Он принадлежал к числу людей, которые о моих любимых произведениях сказали бы так: «Значит, вы их понимаете? А я, признаться, не понимаю, я профан», — я же, со своей стороны, мог бы ответить ему тем же: я не отличал остроумия от глупости, красноречия от превыспренности, которые он обнаруживал в какой-нибудь реплике или речи, и так как он не приводил убедительных доказательств, почему вот это дурно, а вот это хорошо, то подобный род литературы представлялся мне таинственнее, непонятнее всякого иного. Одно лишь стало мне ясно, что в политике повторение общих мест — достоинство, а не недостаток. Когда маркиз де Норпуа пользовался
37
Ватель — дворецкий принца Конде, покончивший самоубийством (1671) из-за того, что на обеде, который его хозяин давал в честь Людовика XIV, одно из блюд оказалось неудачным. Об этом событии подробно рассказывает в своих письмах французская писательница-эпистолограф г-жа де Севинье (1626-1696).
Моя мать возлагала большие надежды на салат из ананасов и трюфелей. Однако посол, задержав на этом кушанье проницательный взгляд наблюдателя, отведал его, не выходя за пределы дипломатической скрытности и не выразив своего мнения. Мать настойчиво предлагала маркизу де Норпуа взять еще — он взял, но, вместо ожидаемого одобрения, сказал: «Я подчиняюсь, сударыня, но только потому, что вами это самым настоящим образом декретировано».
— Мы читали в газетах, что вы имели продолжительную беседу с королем Феодосием, — обратившись к маркизу, сказал мой отец.
— Да, правда, у короля редкая память на лица, и, увидев меня в партере, он соблаговолил припомнить, что я имел честь несколько дней подряд встречаться с ним при Баварском дворе, когда он еще и не думал воссесть на восточный престол. (Вам известно, что этот престол был ему предложен европейским конгрессом, а он, прежде чем дать согласие, очень колебался: он полагал, что этот престол ниже его происхождения — с точки зрения геральдической, самого благородного во всей Европе) Свитский генерал подошел ко мне, и я, разумеется, почел своим долгом исполнить желание его величества и поспешил засвидетельствовать ему свое почтение.
— Вы довольны результатами его пребывания?
— Чрезвычайно доволен! Можно было слегка опасаться, как столь юный монарх выйдет из затруднительного положения, да еще в таких щекотливых обстоятельствах. Я лично твердо верил в политический такт государя. Но должен сознаться, что он превзошел мои ожидания. Я получил сведения из самых достоверных источников, что тост, который он провозгласил в Елисейском дворце, от первого до последнего слова был сочинен им самим и по праву всюду возбудил интерес. Это был самый настоящий ход мастера, надо сознаться — довольно смелый, но эту его смелость вполне оправдывала сложившаяся обстановка. В дипломатических традициях есть, конечно, своя положительная сторона, но в настоящее время из-за них и его государство и наше жили в духоте, так что уже нечем было дышать. Ну так вот, один из способов напустить свежего воздуху — способ, который, вообще говоря, не рекомендуется, но который король Феодосии мог себе позволить, — это разбить окна. И король разбил окна так весело, что все пришли в восторг, и с такой точностью выражений, по которой сразу узнается порода просвещенных государей, а он принадлежит к ней по материнской линии. Он говорил о «сродстве душ», объединяющем его страну с Францией, и это выражение, хотя и не вошедшее в язык министерских чиновников, он употребил чрезвычайно удачно — в этом нет никакого сомнения. Как видите, литература бывает полезна даже в дипломатии, даже на троне, — обратившись ко мне, добавил маркиз. — Спору нет: это всем было давно известно, отношения между двумя державами были теперь прекрасные. Требовалось только заявить об этом во всеуслышание. Ждали слова, и оно было поразительно удачно выбрано — вы видели, какое оно произвело впечатление. Я приветствовал его от всей души.
— Ваш друг де Вогубер [38] в течение ряда лет способствовал сближению обеих стран — теперь он наверное доволен,
— Тем более что его величество по своему обыкновению держал это от него в тайне. Впрочем, это было тайной для всех, начиная с министра иностранных дел, — насколько мне известно, министру это не пришлось по душе. Кому-то, кто с ним беседовал, он ответил вполне определенно и так громко, чтобы его слышали те, что находились рядом: «Меня не спросили и не предупредили», — этим он ясно дал понять, что снимает с себя всякую ответственность. По правде сказать, это событие наделало много шуму, и я не поручусь, — с лукавой улыбкой добавил маркиз, — что некоторых моих коллег, строго придерживающихся линии наименьшего сопротивления, оно не вывело из равновесия. Что касается Вогубера, то вы же знаете, что он подвергался ожесточенным наладкам за его политику сближения с Францией, и он тяжело это переживал: это человек душевно ранимый, сердце у него золотое. Я это положительно утверждаю: хотя он моложе меня, много моложе, мы с ним близко знакомы, друзья с давних пор, я хорошо его знаю. Да кто его не знает? Кристальная душа. И это его единственный недостаток: сердце дипломата не должно быть до такой степени прозрачным. Тем не менее идут разговоры о том, что его переводят в Рим, — это большое повышение, но и махина на него сваливается изрядная. Между нами говоря, я полагаю, что хотя Вогубер нисколько не честолюбив, а все-таки он был бы очень доволен и ни в коем случае не стал бы просить, чтобы эта чаша его миновала. По всей вероятности, ему там будет очень хорошо; его прочат в Консульту [39] , и, по-моему, он, с его художественными наклонностями, будет отлично выглядеть в рамке дворца Фарнезе [40] и галереи Карраччи [41] . Во всяком случае, я не думаю, чтобы он в ком-нибудь вызывал ненависть; но вокруг короля Феодосия образовалась целая камарилья, более или менее подвластная Вильгельмштрассе [42] , являющаяся ее послушным орудием, и она всеми силами старалась подставить Вогуберу ножку. Вогубер столкнулся не только с кулуарными интригами, — на него посыпались оскорбления продажных бумагомарак, и потом-то они, как все подкупленные газетчики, первые запросили «аман», но долгое время без зазрения совести выдвигали против нашего представителя такие вздорные обвинения, какие способны предъявить только темные личности. Больше месяца дружки Вогубера танцевали вокруг него танец скальпа (маркиз де Норпуа сделал ударение на последнем слове). Но за битого двух небитых дают; Вогубер не оставил от этих оскорблений камня на камне, — еще тверже произнес де Норпуа и посмотрел таким грозным взглядом, что у нас кусок застрял в горле. — Есть хорошая арабская пословица: «Собаки лают — караван проходит». — Приведя эту пословицу, маркиз де Норпуа молча обвел нас глазами, чтобы полюбоваться произведенным впечатлением. Впечатление было сильное — мы знали арабскую пословицу. В этом году она заменила влиятельным лицам другую: «Кто сеет ветер, пожнет бурю», требовавшую отдыха, так как она была не столь неутомима и живуча, как: «работать на чужого дядю». Такого рода видным деятелям хватало познаний ненадолго, обычно года на три. Конечно, статьи маркиза де Норпуа в «Ревю» не нуждались в подобного рода украшениях, коими он любил уснащать их, — и без цитат читатель почувствовал бы, что автор — человек солидный и хорошо информированный. Это было лишнее украшение, — маркиз де Норпуа вполне мог бы ограничиться фразами, которые он, выбрав для них наиболее подходящее место, вставлял в свои статьи: «Сент-Джеймский кабинет [43] один из первых зачуял опасность», или: «Крайне обеспокоенный Певческий мост [44] тревожным взглядом следил за эгоистической, но ловкой политикой двуглавой монархии [45] », или: «Монтечиторио [46] забил тревогу», или, наконец: «…двойная игра, которую постоянно ведет Бельплац [47] ». По этим выражениям читатель непосвященный сразу узнавал и приветствовал старого дипломата. Но еще больше веса ему придавало и заставляло думать, что он человек в высшей степени образованный, умелое употребление цитат, которые ценились тогда особенно высоко: «Наладьте мне политику, и я налажу вам финансы», — как любил говорить барон Луи [48] ». (В те времена еще не вывезли с Востока: «Победа достается тому, кто вытерпит на четверть часа дольше, чем его противник», — как говорят японцы».)Благодаря репутации высокообразованного человека, да еще к тому же настоящего гения интриги, надевающего на себя личину равнодушия, маркиз де Норпуа прошел в Академию Моральных Наук [49] . А некоторые даже подумали, что ему место во Французской Академии, когда, стремясь доказать, что мы можем прийти к соглашению с Англией через укрепление союза с Россией, он решительно заявил в печати: «Пусть знают на Орсейской набережной, пусть теперь же восполнят пробел во всех учебниках географии, пусть с треском проваливают всякого, кто претендует на степень бакалавра, если он не скажет: «Все дороги ведут в Рим, но кто едет из Парижа в Лондон, тому не миновать Петербурга».
38
Вогубер— вымышленный персонаж, французский представитель при короле Феодосии. Вогубер встречается и в других романах эпопеи Пруста.
39
Консульта — римский дворец, построенный архитектором Фердинандо Фугой (1699-1781) в 1737 г.; в этом дворце помещается министерство иностранных дел Италии.
40
Дворец Фарнезе — дворец в Риме, построенный по проекту Антонио да Сангалло Младшего (1485-1546) и законченный Микеланджело. В этом дворце помещалось посольство Франции.
41
Галерея Карраччи — галерея во дворце Фарнезе, расписанная в 1597-1604 гг. итальянскими художниками Агостино (1557-1602) и Аннибале (1569-1609) Карраччи.
42
Вильгельмштрассе — берлинская улица, на которой находилось министерство иностранных дел Германии.
43
Сент-Джеймский кабинет — то есть английское правительство, которое помещается в Сент-Джеймском дворце, построенном в 1532-1540 гг. и затем много раз достраивавшемся и перестраивавшемся (особенно после пожара 1809 г.). Хотя этот дворец давно уже перестал служить королевской резиденцией, он остается символом английского «двора» и правительства.
44
Певческий мост— мост в Петербурге через Мойку, близ которого находилось министерство иностранных дел.
45
Двуглавая монархия — то есть Австро-Венгрия.
46
Монтечиторио — дворец в Риме, в котором после объединения Италии помещалась палата депутатов.
47
Бельплац — площадь в Вене, где помещалось австрийское министерство иностранных дел.
48
Барон Луи Жозеф-Доминик (1755-1837) — французский политический деятель, министр финансов при Людовике XVIII и Луи-Филиппе.
49
Академия Моральных Наук. — Это учреждение, входящее во Французский Институт (объединение различных академий), было основано в 1795 г.; в него входят ученые в области философии, истории, права и экономики. Как и во Французской Академии, в Академии Моральных Наук 40 постоянных членов.
— Короче говоря, — продолжал де Норпуа, обращаясь к моему отцу, — на такой головокружительный успех он даже и не рассчитывал. Он ждал любезного тоста (после туч, сгущавшихся за последние годы, и это уже было бы отлично), но не больше. Некоторые из присутствовавших утверждали, что при чтении тоста невозможно себе представить, какое он произвел впечатление: так чудесно говорил и построил король свой тост, — а ведь он славится красноречием, — так искусно подчеркивал он интонациями все тонкости. Мне передавали довольно любопытную подробность, лишний раз доказывающую, как много в короле Феодосии юношеского обаяния и как оно располагает к нему сердца. Меня уверяли, что именно при словах «сродство душ», а ведь они-то, в сущности говоря, и составили «гвоздь» речи и, — вот увидите, — долго еще будут комментироваться в министерствах, его величество, предчувствуя радость нашего посла, который воспримет эти слова как заслуженный венец своих усилий, можно сказать — своих мечтаний, короче говоря — как маршальский жезл, полуобернулся к Вогуберу и, устремив на него пленительный взгляд, взгляд Эттингенов [50] , выделил это столь уместное выражение: «сродство душ», эту настоящую находку, и произнес его таким тоном, который ни у кого не оставил сомнений, что король употребил его не случайно, что он вкладывал в него вполне определенный смысл. Насколько мне известно, Вогуберу нелегко было побороть волнение, и, должен сознаться, отчасти я его понимаю. Один вполне достойный доверия человек сообщил мне, что после обеда, в узком кругу, король даже подошел к Вогуберу и тихо спросил: «Вы довольны своим учеником, дорогой маркиз?»
50
Эттингены — старинный баварский аристократический род, отдельные члены которого носили титул герцога.
— Нет никакого сомнения, — заключил де Норпуа, — что этот тост сделал для упрочения союза между двумя государствами, для «сродства их душ», по замечательному выражению Феодосия Второго, больше, чем двадцатилетние переговоры. Если хотите, это всего лишь слова, но вы же видите, как они понравились, как их подхватила вся европейская пресса, какой интерес они вызвали, как по-новому они прозвучали. К тому же они вполне в стиле государя. Понятно, я не поручусь вам, что государь каждый день находит такие алмазы. Но на речи, к которым он готовится, а чаще — на живые беседы он с помощью какого-нибудь меткого словца кладет отпечаток — чуть было не сказал: печать — своей личности. Меня трудно заподозрить в недоброжелательном отношении к королю, хотя я и враг всяких новшеств в этой области. В девятнадцати случаях из двадцати такие приемы опасны.
— Да, мне думается, что последняя телеграмма германского императора была не в вашем вкусе, — вставил мой отец.
Маркиз де Норпуа посмотрел на потолок, как бы говоря: «Ах, эта!»
— Прежде всего, это с его стороны неблагодарность. Это больше, чем преступление, — это промах, это, я бы сказал, сверхъестественная глупость! Впрочем, если только никто его не попридержит, человек, отстранивший Бисмарка [51] , способен постепенно отойти и от бисмарковской политики, а это — прыжок в неизвестность.
51
…человек, отстранивший Бисмарка… — Речь идет о кайзере Вильгельме II (1859-1941), вынудившем канцлера Бисмарка подать в отставку из-за разногласий об отношениях с Россией (1890).
— Мой муж говорил мне, что, может быть, как-нибудь летом вы увезете его в Испанию, — я была бы так за него рада!
— Да, да, этот соблазнительный проект меня очень прельщает. А вы, сударыня, уже решили, как вы проведете каникулы?
— Может быть, поеду с сыном в Бадьбек — точно еще не знаю.
— Ах, Бальбек — чудное место, я там был несколько лет назад. Теперь там начинают строить премиленькие виллы, Я думаю, вы останетесь довольны. А скажите, пожалуйста, почему вы остановились именно на Бальбеке?
— Сыну очень хочется посмотреть тамошние церкви, особенно — церковь в самом Бальбеке. Я побаивалась, как бы утомительное путешествие, а главное — жизнь там не повредили его здоровью. Но я узнала, что в Бальбеке выстроили превосходную гостиницу, и он будет жить с полным комфортом, а это ему необходимо.
— Не забыть бы мне сказать про гостиницу одной даме — она непременно за это ухватится.
— Церковь в Бальбеке дивная, ведь правда? — спросил я, подавив в себе тоскливое чувство, вызванное сообщением, что Бальбек привлекателен своими премиленькими виллами.