Под созвездием Кассиопея

Васильева Надежда

Опять беспокойно заворочался и даже захныкал в кроватке сын. Вернулся в комнату, закрыл балконную дверь, но занавески задергивать не стал. Тихонько, на цыпочках, подошел к малышу. Жарко ему, что ли? Немного спустил одеяло. Сын стал шарить рукой по подушке – искал свою любимую пустышку. Нашел, машинально засунул в рот и зачмокал губами. Как его отучить от соски? И горчицей мазали, и вонючим рыбьим жиром. Ничто не помогло. Вытрет об штаны – и снова сосёт. Умный парень растет. От горшка два вершка, а уж всё понимает. Взгляд до того осмысленный, что иногда кажется, сын только притворяется, будто не умеет говорить. Играя в кубики, повторяет за взрослыми такие словечки, что от удивления глаза на лоб лезут. Вспомнился недавний случай. Сынишка возился на ковре с грузовой машинкой. Виктор дал знак жене и, приложив палец к губам, негромко произнес: «Краспица». Санька, продолжая возиться с игрушкой, отчётливо повторил: «Краспица». И даже «р» не пропало, как это иногда случалось в других словах. Тогда Виктор произнес: «Ванты». Сын, не обращая на них никакого внимания, опять повторил: «Ванты». Виктор осторожно поднялся с дивана, открыл журнал «Катера и яхты». Ткнув пальцем в якорь, как бы между прочим,

спросил: «А это что?» «Якорь», – мельком взглянув на картинку, ответил Санька и беспечно продолжал рычать, имитируя рев двигателя буксующего грузовика, которого тащил вверх по горке сухого белья, вынутого мамой из стиральной машины. Виктор от изумления уже плохо контролировал свои действия. Отняв у сына игрушку, усадил его к себе на колени и стал листать перед его лицом журнал, взволнованно спрашивая: «А это что?! Ну, скажи! Не упрямься! Ведь знаешь!» Сын свёл плечики и захныкал, сползая с колен. Такое вероломство со стороны отца было ему явно не по нраву. На все вопросы: «Что это, Санька, скажи!» – сын с упрямой обидой мотал головой: «Не-а!» – и больше не произносил ни слова. Теперь все чаще по вечерам Виктор старался наблюдать за Санькой. Но тот вёл себя, как всегда. Тарахтел, вытянув губы, разрисовывал фломастером игрушки, шлёпал рукой по зеркалу трельяжа, листал книжки с картинками животных, подражая их звукам: «Му-у-у! Хрю-хрю! Мэ-э-э!» При этом хитро поглядывал на отца, словно поддразнивал его. А у Виктора из головы не выходило: «Якорь!» Он не повторил, а сам назвал вещь своим именем! Его никто этому не учил!

Жена сначала смеялась над ним, а потом начала сердиться, мол, помешался на своих яхтах! Скоро крыша съедет!

– Да пойми ты, Света! Он ведь никогда не видел яхты! Не может он знать, что такое «якорь»!

– Ну что ты зациклился?! Подумаешь! Просто где-нибудь слышал это слово. Может, по телевизору показывали. Вот и засело в голове.

Но Виктору чудилась в этом какая-то загадка. И она не давала покоя. Однажды в одной из газет наткнулся на статью о том, что некоторые дети помнят свои прошлые жизни. В ней рассказывалось о двенадцатилетнем мальчике, который поехал с родителями по путевке в Индию. Там он сразу узнал свое родное село, назвал имена бывших родственников и стал рассказывать о жизни селения такие подробности, которые повергли в шок родителей. Экскурсовод решила расспросить местных жителей об этом. Каково же было её изумление, когда селяне подтвердили всё, о чём рассказывал мальчик. Да еще добавили, что пятнадцать лет назад в семье, о которой шла речь, от какой-то странной болезни действительно умер ребёнок. Чтобы не вызывать сильного ажиотажа вокруг довольно странного явления и не волновать родителей мальчика, опытная экскурсовод умолчала о довольно странном совпадении, сократила время пребывания туристов в этой деревне и увлекла группу другим интересным материалом из серии «На грани невозможного». Таким образом, временной маршрут экскурсии не был нарушен, а родителям мальчика она деликатно посоветовала показать сына квалифицированному психиатру, мол, подобные фантазии ребёнка – явление возрастное и не такое уж редкое.

Виктор долго ещё потом размышлял над этим. Вопрос, конечно, спорный. В одних источниках, например, утверждалось, что память прошлой жизни исчезает в момент появления младенца на свет, другие авторы считали, что она сохраняется у ребёнка до тех пор, пока на темечке не затвердевает родничок. Третьи предполагали, что картинки прошлой жизни начинают стираться по мере развития у ребёнка речи. Вот и разберись! С тем, что память, действительно, не безразмерна, Виктор был согласен. К примеру, в студенческие годы он знал столько бардовских песен, что на спор мог бы петь их несколько дней и ночей подряд. Однако новое увлечение яхтенным делом стёрло прежнюю память. Потом куда-то с переездами затерялись и сами тетрадки с песнями. После рождения сына гитару в руки почти не брал. И однажды поймал себя на том, что забыл все песни. И аккорды, и слова. Иногда всплывали только нехитрые мотивы припевов, а вот вспомнить куплеты никак не удавалось. Так что всё может быть.

Жена к его «философскому бреду» относилась весьма скептически. Её больше заботило то, чем накормить, во что одеть малыша, как уберечь от простуды. А Виктору не давала покоя мысль: чья душа вселилась в его ребёнка? С каким запасом знаний пришёл он в эту жизнь? Что бы ни делал, всё время казалось, что находится под прицелом не по-детски внимательного взгляда сына. И не позволял себе расслабляться ни на минуту. Стеснялся теперь одевать рваные «спортивки», чем здорово грешил прежде, пиво пил только после бани, причём делал это, когда ребёнок засыпал. Внимательно следил за своей речью. Говорил с Санькой, как со взрослым, не повышая на него голоса. Не шлепал сына без крайней нужды, не заставлял делать то, что малышу не нравилось. И парень взрослел на глазах. Однажды, придя с работы, Виктор сел в кухне посмотреть телевизор. День был до того тяжелым, и морально, и физически, что хотелось расслабиться. Увлёкся фильмом так, что не откликнулся на просьбу жены вынести ведро с мусором. Светлана, естественно, стала брюзжать, мешая слушать фильм. И тут Виктор сорвался:

– Да отстань ты от меня, в конце концов! Вынесу я твоё ведро, когда фильм закончится! Не прокиснет! Вот привязалась!

А жена, ни с того ни с сего, в слёзы.

– Не кричи на меня! Я не домработница тебе! Весь день, как белка в колесе! Тебе бы с ребёнком посидеть, как я сижу, узнал бы тогда, устаю или нет!

И пошло, и поехало! И понесло! Хотел что-то сказать в ответ, нашлось бы что! Да вдруг почувствовал себя так, словно придавили чем. Не мог открыть рта и все! Резко обернулся. В дверях стоял Санька. И молча, в упор, смотрел на него. Смотрел не по-детски. Без любопытства, без страха. Серьёзно, спокойно и даже с каким-то нажимом. Они с женой оба разом замолчали. А сын взял пустышку в рот и, унося с собой на маленьких плечах не детский укор, удалился в комнату. Вроде, не произошло ничего особенного, но Виктор шумно выдохнул скопившийся в груди воздух, выключил телевизор, достал ведро с мусором и скорее на улицу.

Почти каждый день Виктор открывал в Саньке

что-то новое. Тревожило только одно: малыш никак не хотел учиться говорить. Играя, машинально мог повторить любую фразу, услышанную по телевизору. Но как только включалось внимание, малыш упрямо закрывал рот, словно воды в рот набирал. Светлана выбивалась из сил, всякими уловками пытаясь заставить сынишку произносить хотя бы отдельные слова. Санька словно издевался над ними. И тогда было решено сделать ход конём: подключить к этому Марию. Мария – младшая сестра Виктора – была замужем за финном и жила на севере Финляндии. Приезжала редко. Чтобы не стеснять их в однокомнатной квартире, они с мужем обычно останавливались в гостинице. В общем-то, это было правильно. Жилищные условия у Виктора со Светланой были, мягко говоря, не ахти. Кухня – шесть квадратных метров да комната шестнадцать. Не разбежишься. Почти всю мебель Виктор сделал собственными руками. Чистенько, просто, только то, что в быту необходимо. К тому же и разговор с иностранцем у него как-то не клеился. Карри был далёк от яхтенного дела, а Виктор ничего не понимал в его коммерции. Словом, приезды сестры и её мужа их с женой несколько тяготили. Зато Санька ликовал. Год назад, когда он впервые увидел Марию в их доме, с ним стало твориться что-то невообразимое. Он принялся кружиться по комнате с поднятыми вверх ручонками, издавая какие-то гортанные звуки, подобно шаману при исполнении священного ритуала. Кружился долго, до тех пор, пока глаза совсем не сделались пьяными. Тогда Санька упал на палас вверх лицом, широко разбросав в стороны руки и ноги, и осоловело уставился на люстру. Ждал, когда Мария разденется, подойдет и возьмёт его на руки. И надо было видеть его довольную мордашку, когда она, наконец, прижала его к себе! А вот на Карри выглядывал так, словно тот был его заклятым врагом, которому не место в их доме. А Виктору почему-то сразу вспоминалось собственное детство.

Терпеть не мог Федьку-гитариста, который жил на другом краю поселка. Многие девчата на селе сохли от любви к нему. Мальчишки за честь считали пройти с гитаристом рядом. А Виктор даже голоса его слышать не мог, хоть Федька никогда не делал ему ничего дурного. Случалось и обратное: вроде бы видел человека впервые, а ощущение было такое, словно всё в нем до боли знакомо и любимо. Вот что это?

Мария и Карри должны были приехать через несколько дней. В свои планы по поводу покупки «Кассиопеи» Виктор решил до поры до времени сестру не посвящать. Давно уж усвоил: не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. А вот Саньку пусть поучит говорить. Почему-то был уверен, что у Марии это получится. Нужно только оставить их вдвоём. А потому решили со Светланой отвезти Карри на матч по хоккею в знаменитый Ледовый дворец спорта. Мария как-то говорила, что до хоккея Карри сам не свой.

Сестра очень обрадовалась этой затее. После дальней дороги она чувствовала себя неважно и с удовольствием осталась дома с племянником. А когда поздно вечером они вернулись домой, застали Марию всю в слезах. Санька мирно спал. На все вопросы сестра, как партизан, твердила одно: «Всё хорошо. Просто устала с дороги». Но мысли её были где-то далеко, и во взгляде сквозила такая боль, что у Виктора внутри всё перевернулось. Может быть, дело в Карри? Мария не любит его? Да-да, конечно, ведь он, Виктор, чувствовал это, догадывался… Чего греха таить, многих знакомых удивляло то, что Мария вышла замуж за иностранца. Для Виктора, который хорошо знал взгляды и вкусы сестры, это было еще большей загадкой. Однако спрашивать Марию об этом не решался. В юности они с сестрой были довольно откровенны. Но потом она, как-то разом повзрослев, закрылась. Что случилось? Понять не мог. Чувствовал во всём этом какую-то тайну, к которой прикасаться было нельзя! И отступился: своих «тараканов» полно!

На другой день Саньке на кухне был устроен «подпольный допрос».

– Ты вчера слушался Марию?

Сын кивнул.

– А почему она плакала?

Этого Санька не знал. И удивленно вытаращил глазёнки на отца.

– Наверное, ты её обидел! – попутал бес Виктора. Это был запрещенный приём. И он тут же раскаялся, но было уже поздно. Санька пулей выскочил из кухни, подбежал к Марии и стал с тревогой заглядывать ей в глаза. Мария закрыла лицо руками. Плечи её мелко вздрагивали. Сначала Виктору показалось, что сестра смеётся, но между пальцев у неё вдруг просочились слёзы. Растерянный взгляд малыша метался по лицам взрослых. А Мария всё продолжала всхлипывать. Тогда Санька принялся гладить её по голове, приговаривая: «Пай! Пай! Пай!» Но и это не помогало. Мария никак не отнимала рук от заплаканного лица. И тут малыш… протянул ей свою соску! Со стороны это выглядело так забавно, что даже они со Светланой не смогли сдержать улыбки. А Карри закашлялся в приступе громкого хохота. В ответ на его смех Санька закричал, затопал ногами. Крик его был таким истошным и пронзительным, что кот Барсик опрометью кинулся к входной двери. А Санька забился между шкафом и стенкой, да ещё заткнул уши пальцами, чтобы не слышать голоса Карри. Вызволить его из угла было нелегко. Стоило взрослым приблизиться, как Санька поднимал истошный рёв. Тогда Мария глазами попросила всех выйти из комнаты. Через некоторое время за дверью раздалось её тихое пение: «Кто тебя выдумал, звёздная страна?..» Понемногу Санькин плач перешел в тихое прерывистое всхлипывание, а еще через некоторое время в комнате, наконец, воцарилась тишина. Санька уснул. Но спал беспокойно. То испуганно вскрикивал, то жалобно постанывал. Его головёнка моталась по подушке так, словно он был не в кроватке, а в каюте во время сильной качки. Малышу явно снилось что-то тревожное. Да вот только что?

Александр

– Эй! Хозяин! К тебе гости! Сойди на берег, разговор есть!

Голос показался очень знакомым. Александр возился с мотором. Не спеша вытер масляные руки ветошью, выглянул в иллюминатор. На пирсе стояли двое. Одним из них был начальник их цеха, Петрович. Что это его принесло?! Какая нужда? Парня, который стоял рядом с Петровичем, он видел впервые. На вид ему было около тридцати. Карие глубоко посаженные глаза разглядывали яхту с какой-то настороженной усмешкой. С чего бы вдруг он им понадобился в столь поздний час? Поднялся по трапу, перешагнул леерные стойки, легко спрыгнул на деревянный настил.