Под тёплым небом
Шрифт:
Это, значит, с тылу к нам, к самому задку тарантаса подстроился ещё кто-то верховой, и вот он-то и говорит насмешливым голосом. И как заговорит, как, должно быть, наклонится у себя там наверху, в седле, так на меня спиртом и наносит.
И от него наносит, и от коня потным, горячим запахом наносит, и от этого мне сделалось муторно, стало ещё страшней, а голос всё погоняет:
— Давай, давай, Крылов, праведный человек, на мост взъезжай! Ты его для новой власти мостил, да не домостил… Вот мы тебя с потомком твоим заместо перил и уложим.
А те двое ждут, стоят, всё не шевелятся. Только
Этот же, сопровождающий наш и, должно быть, главный, подталкивает и подталкивает дедушку ружьём:
— Ну, может, Крылов, мы тебя укладывать и погодим… Может, маленько и помилуем. Если на коленочках перед нами поползаешь! Поползаешь ведь, Крылов, а?
А дедушка молчит, лицо у дедушки каменное. Лишь правый ус на щеке, как бы совершенно сам, часто и часто дёргается, а всё остальное лицо — камень. И кулаки с широкими в них вожжами тоже будто каменные. Только вот плечом он от меня едва заметно отклоняется да отклоняется, да вдруг с локтя, с полуоборота как даст по ружью и по лошадиной морде, как вскочит, как швырнёт меня под ноги себе, да как закричит ужасным голосом Пчёлке: «Да-ё-ошь!» — так всё тут сразу и смешалось!
Ружьё у конвоира, должно быть, вылетело, потому что он тоже что-то заорал; а Пчёлка, словно её ошпарили кипятком, рванула и со всем нашим грузом-тарантасом понеслась прямо на тех, на двоих.
Не успели они ахнуть, Пчёлка врезалась меж стоящих поперёк моста лошадей, и одна из них, ушибленная в грудь торцом оглобли, скалясь и визжа, вздыбилась такою свечой, что я из-под низу, со дна тарантаса, увидел вдруг все стёсанные до блеска гвозди на её подковах.
Она чуть было не рухнула обеими этими подковами к нам в тарантас, да тяжёлый всадник и седло перевесили, и, заваливаясь на спину, она сама и её седок начали медленно падать за неограждённый край моста, в дымную от глубины и от утреннего холода речку.
А что было со вторым всадником, а тем более с тем, который прозевал нас, — я видеть уже не мог.
Мост под нами пробренчал гулко и коротко. Пчёлка понеслась теперь по свободной дороге так, что сквозь плетушку тарантаса засвистел воздух. А дедушка всё не давал мне поднять головы. Он больно держал меня за плечо; он, должно быть, боялся, что вслед нам затрещат выстрелы, и вот всё загораживал меня собой, всё подняться мне не давал.
Но выстрелов не раздалось, вслед нам летели только угрозные крики, да и те скоро смолкли. Не было и погони.
И вот, слышу, Пчёлка затопала реже, сильно отфыркиваясь, перешла на шаг, а дедушка перестал меня удерживать.
— Вставай… Всё! Струсили они стрелять… Тут Тяпнево близко… А вон и сами тяпневские плотники легки на помине.
И смотрю, а из-за поворота, из-за просветлевших совсем ёлок выкатывается нам навстречу целая ватага мужиков с плотницкими ящиками, с длинными и гибкими на плечах пилами.
Солнышко на стальных полотнах пил зеркально играет, так и отсвечивает. Мужики ещё издали нам машут, кричат что-то весёлое, потому что ничего ещё, конечно, и не подозревают. Но когда с нами сошлись, да посмотрели на шумно дышащую Пчёлку, да как глянули на серьёзные наши лица, то сразу смолкли.
А дедушка снял картуз, отёр расшибленным кулаком мокрый лоб, сказал:
— Ну, ребята, что сейчас было — пером не описать…
— Что такое? Что? — зашумели мужики, а дедушка тут им и объяснил: «Вот, мол, что… Банда!»
Лысый, широкогрудый, в тонкой, розовой, несмотря на утренний холод, расстёгнутой чуть ли не до пояса рубахе, и такой весь удивительно квадратный мужик, что я мигом признал в нём Колю Кряжа, сразу нахмурился, сразу потянул из ящика топор.
— Где они?
Другие мужики тоже полезли за топорами, а дедушка сказал:
— Ищи ветра в поле. Банда — она банда и есть. Раз не удалось, ждать ловцов на свою голову не будет.
И дедушка усмехнулся, добавил:
— Только ведь они думают, что и мы по избам попрячемся. Дорогу строить забросим.
— А вот это им — шиш! — моментально ответил Коля Кряж, подхватил с дороги ящик с инструментами, махнул мужикам: — Айда на мост! Торчать тут нечего…
Он им махнул, дедушку же спросил осторожно:
— А ты куда сейчас, Андреич? С нами? Или пока что в Тяпнево на отдышку?
Но дедушка принялся разворачивать Пчёлку, ответил:
— Отдышимся, когда наработаемся.
И все мужики до единого тут дедушке и мне заулыбались, все разом заговорили:
— Вот это так! Вот это по-нашему! С тобой мы, Андреич, этот мост начали, с тобой да с твоим Санькой сегодня и завершим.
А когда шумною опять ватагою мужики двинулись по дороге вниз, то все теперь старались шагать рядом с Пчёлкой, все похлопывали её, гладили по золотистым бокам, все Пчёлку хвалили:
— Ну и лошадь тебе досталась, Андреич, — любому коню конь! Смотри, дала такой рывок, а — сухонькая. Другая бы в мыле вся была, а эта — нет! И толковая она у тебя, ну прямо как даже не всякий человек. Каким манером, ты сказываешь, в атаку-то её бросил?
И дедушка в который уж раз, снова объяснял:
— А вспомнил, что она обстрелянная, боевая, и по-фронтовому, по-конармейски крикнул: «Даёшь!»
И опять все на ходу улыбались, все покачивали одобрительно головами, и лишь Коля Кряж всё молчал и молчал.
Он как положил Пчёлке на густую гриву корявую свою ладонищу, так всё, не отнимая руки, рядом с лошадью и вышагивал.
Он шёл, помалкивая, о чём-то думал.
И вот, наконец, обдумал, видно, всё до конца, поровнялся с тарантасом, хлопнул дедушку по колену, отчаянно и весело уставился ему в глаза:
— Ты Пчёлку менять собираешься, так давай меняй на моего Вороного! Хочешь, сейчас в деревню сбегаю, Вороного приведу?
А дедушка тоже этак весело глянул на Колю и ответил совершенно для Коли, для меня и для всех неожиданно:
— Ты что, Коля-Николаша? Ты что, чудак? Да откуда до тебя такая несуразица докатилась? Да разве я Пчёлку сменяю на кого? Ни в жизнь, ни за что, ни за какие коврижки!
Вот так вот Пчёлка у нас и осталась, и возила дедушку на работу ещё немало лет. И никогда я больше не слышал, чтобы дедушка зашумел на неё или хотя бы слегка рассердился. А про тот случай он тоже почти не вспоминал. Лишь только один раз, когда к нам в деревню пришло сообщение, что банду выследили ребята — уездные комсомольцы и банде настал конец, он сказал: