Под знаком змеи.Клеопатра
Шрифт:
Как ни странно, при этом она стала уделять хозяйству больше внимания: теперь редко что-нибудь подгорало и в доме стало значительно чище. Она как бы благодарила меня за мое согласие, и ночи у нас были такими же радостными и страстными, как и всегда.
Одевшись во все самое лучшее, 9 апреля по римскому календарю я подошел к воротам Брухейона — правительственного квартала. Он располагался на мысе полуострова Лохиада, к северу и востоку от Большой Гавани. Площадь его составляла восемьдесят пять стадий — это было почти треть города.
Там она и приняла меня около полудня, в окружении друзей и придворных.
Теперь я увидел Клеопатру-гречанку. Она понравилась мне больше, чем тогда, в Сиене, когда ее лицо было скрыто под толстым слоем грима. Ее облик и сейчас стоит у меня перед глазами. Она была почти не подкрашена, волосы ее были собраны в узел, и единственным знаком ее достоинства был тоненький золотой обруч на лбу, украшенный спереди изящной змейкой. Она устремила на меня свои лучистые темно-серые глаза:
— Видишь, Олимп, наша встреча произошла раньше, чем думали мы тогда, в Сиене. Ты приехал как посол правителя Мерое? Расскажи мне об этом подробнее.
Я описал ей в общих чертах, что произошло, решив, по совету отца, придерживаться правды. Когда она спросила меня о нем, я ответил:
— Он предпочел долгому нелегкому путешествию почетный титул личного врача в Мерое. У него не очень хорошее здоровье, и для него лучше сухой южный климат.
Правительница слегка кивнула:
— Я понимаю. Ну а теперь покажи наконец, что ты прячешь под своим плащом?
Все засмеялись, и я слегка покраснел. Она велела прочитать послание правителя, затем сказала, что хочет ответить на него подобающим образом. Взяв протянутую мной печать фараонов из лазурита, она явно обрадовалась и без труда расшифровала картуши с именем фараона Вахкаре Бакенринефа и объяснила друзьям, что греческие историки называют его Бокхорис.
— Ну а теперь о тебе, Олимп.
Это имя, сказала она, не подходит ко мне, ученику Гиппократа. С этих пор при дворе я буду Гиппократом, врачом, а прежним именем меня будут называть, только если я чем-нибудь провинюсь.
Она прошептала что-то на ухо секретарю, и тот мгновенно исчез. Потом она стала расспрашивать меня о Мерое, и время пролетело незаметно. Вдруг дверь открылась, и появился наварх. Он передал слуге свою трость и прихрамывая подошел ко мне.
— Лучше не выходит, — сказал он, извиняясь, — но я все еще стою на своих собственных ногах, и за это я хотел бы еще раз поблагодарить тебя, Олимп.
— Мы только что дали ему почетное имя Гиппократа, — вмешалась правительница. Наварх сел — только он имел право делать это, не спрашивая особого разрешения.
— Я служу живым укором твоим коллегам, которые тогда хотели отрезать мне ногу.
Клеопатра небрежно кивнула:
— Пора отправить их на покой. Я хочу, чтобы мой двор стал моложе. Начинается новое, лучшее время! От тебя, Гиппо,
Я поклонился:
— Может быть, уважаемые учителя в мусейоне сочтут меня слишком юным, но я последую твоему совету, царица.
— Ты не пожалеешь об этом, мой Гиппо.
На этом аудиенция закончилась, но я получил приглашение на симпосий, который Клеопатра и Юлий Цезарь устраивали для своих друзей перед совместным путешествием на юг.
Против ожидания, на праздник был приглашен только совсем небольшой круг греков, египтян и римлян — всего двадцать или тридцать мужчин и женщин.
Юлий Цезарь сидел не слишком далеко от меня. Каждый, кто видел его хоть раз, уже не забудет его облика.
У него было худое лицо, две глубокие морщины пролегли от крыльев носа к узкому, слегка искривленному рту. Под высоким лбом мыслителя сверкали умные темные, но слишком близко посаженные глаза, смотревшие одновременно недоверчиво и саркастически. Его нос был таким же, как у Клеопатры, — узким и тонким.
Я не принимал участия в разговорах, потому что совсем оробел в присутствии Цезаря. Внезапно я заметил, что острый взгляд его темных глаз устремлен на меня.
— Твой новый гость, басилисса, молчалив как рыба. Я слышал, что ты приехал из Нубии, молодой врач, расскажи нам немного о ней.
— Хорошо, господин, — пробормотал я, в смятении обдумывая, что было бы интересно услышать Цезарю. Наконец я кое-как начал, описал правителя и его жену, рассказал о лечении кронпринца.
— Стоп-стоп, — прервал меня Цезарь, — об этом я хотел бы услышать подробнее. Ты и твой отец действительно вновь ломали ногу, хотя она уже срослась, пусть даже криво и неправильно?
— Мы сделали это по желанию правителя, господин. Это очень опасная операция, и я бы на нее не отважился. Но в данном случае…
Цезарь засмеялся и взглянул на Клеопатру:
— Желание правителя является приказом, не правда ли? Мы, римляне, не любим, когда нам приказывают, поэтому Мы отказались от правителей еще несколько столетий назад.
— Но, Цезарь, — улыбнулась в ответ Клеопатра, — даже в республике должен быть кто-то, кто приказывает, что делать. Народу нужна твердая рука.
— У нас есть сенат — он и приказывает.
Она кивнула и взглянула на него с наигранным любопытством:
— Почему же тогда в этом году ты провозгласил себя диктатором? Чем же это отличается от правителя?
— Басилисса, сейчас ты притворяешься, что ничего не знаешь, но тебе вряд ли кто поверит. Нашему юному другу я объясню: в трудные времена сенат передает всю полноту власти одному доверенному лицу. Но при этом всегда на ограниченный срок, в моем случае это один год. Так что через несколько месяцев я вновь стану простым сенатором.