Под звездами Фракии
Шрифт:
— Значит, Николай неплохо зарабатывает, раз ты можешь себе позволить сидеть дома, — заметила я и, перевернув свою пустую чашку, поставила ее на блюдце.
Верочка весело покачала головой.
— Что ты! Мы по уши в долгах. Он хорошо зарабатывает, но, если бы ты знала, сколько нам стоила эта квартира!
Мне совсем не хотелось это знать. Я понимала, что сумма окажется для меня астрономической и я еще больше расстроюсь.
— Переверни чашку, я тебе погадаю.
Верочка вскинула пепельные, едва заметные
— Что мне можно предсказать? — спросила она с удивительным равнодушием. — Ну, разве что… Когда мы выплатим долги?
— В наше время хорошо уже то, что ты можешь позволить себе взять в долг, — сказала я с вымученной улыбкой.
«Она права, зачем я стану ей гадать, когда у нее и так все хорошо? Вот и у Николая работы навалом».
— Сама говоришь, от заказчиков нет отбоя.
Она поиграла ложечкой.
— Сейчас одна работа, деньги не скоро. Хотя… — Верочка не договорила, махнула рукой и одарила меня солнечной улыбкой. — Но не будем жаловаться!..
Заговорили о Тунисе. Я спросила, ездили ли они в другие, европейские, страны.
— Дважды были во Франции, — ответила Верочка почему-то без особого воодушевления.
Потом стали припоминать общих знакомых — она просила рассказать, кто, где и чем занимается, интересовалась, встречаюсь ли я со старыми приятелями — теми, с кем мы дружили пятнадцать лет назад. Верочка все больше оживлялась, все чаще звучал ее заразительный смех, и, глядя на нее, слушая этот смех, я погрузилась в прежнюю атмосферу, мной овладело странное чувство, будто вовсе не прошло столько лет и мы снова сидим в нашей маленькой комнатушке — молодые и беспечные…
Хлопнула входная дверь, кто-то быстро пересек холл, и на террасу выскочила очаровательная девочка лет семи.
— Мамуля, если б ты знала… — начала она запыхавшись, но, увидев меня, смутилась и вежливо поздоровалась.
Я смотрела пораженная — такого поразительного сходства между матерью и дочерью я еще не встречала. Это была та же Верочка в миниатюре — те же ясные голубые глаза, тот же носик, словно его сжали двумя пальчиками и он так и остался, те же ровненькие выпуклые зубки, а главное — та же лучезарная улыбка, обаятельная и добрая.
— Как тебя зовут? — спросила я, протягивая к ней руку.
— Николина, — ответила девочка, поглядывая на мать.
«В честь Николая», — подумала я и представила разнеженного и гордого отца. Верно, дочка — его самая большая слабость.
Ребенок был умный и воспитанный, побыл немного с нами, а потом сам деликатно решил уйти, чтобы оставить нас вдвоем. Но чуть позже Николина вернулась и подала матери какой-то бланк.
— В нашем ящике, мамуля, для папы.
Верочка бросила на повестку беглый взгляд и отложила в сторону.
— Из диспансера, — пояснила она. — Вызывают на флюорографию. Я была, а он все никак не может выкроить время.
Наклонившись, я краем глаза прочла подчеркнутое красным карандашом: «Срочно явиться на контрольный снимок легких» — и нахмурилась: «Значит, Николай был на флюорографии!»
Мне хорошо было известно, что означает подобная повестка, в каких случаях больных вызывают на контрольный снимок легких. Обычно — когда обнаружена опухоль. Нередко такой бланк содержит суровый приговор…
Чувствуя волнение, я отвела взгляд и уставилась на изящный кофейный сервиз, сердце мое учащенно билось.
— Ты хотела мне погадать, — вернул меня к действительности голос Верочки. Она подняла чашку и весело добавила: — Мне кажется, уже можно.
Я механически взяла из ее рук легкую чашечку и вперилась в коричневые разводы: ни тени на дне, ни пятна, ни густого наплыва! Перед глазами были прозрачные, ажурные, как кружева, следы выпитого кофе. Может, я ошиблась и Николая вызывают в диспансер совсем по другой причине? Помолчав, я заговорила, выуживая из памяти стертые, миллион раз говоренные фразы и эпитеты.
Но постепенно речь моя стала литься свободно и вдохновенно. Я не жалела розовых красок, рисуя перед моей старой подружкой картину счастья, личного и семейного. Говорила — и сама поражалась, до чего же талантливо я лгу. В сущности, это даже не было ложью. Если верить чашке, в Верочкином доме все было о’кей. Но я-то ведь знала, что это не так! Не будь злополучной повестки, я наверняка отделалась бы двумя-тремя хорошими предсказаниями, у меня бы просто не хватило духу высказать все то радужное, что я прочитала на дне ее чашки. «Неужели все радости жизни опять этой Верочке?..»
Когда я кончила, она меня поблагодарила.
— Ты что, — сказала я, — за гадание не благодарят. Надо говорить «Аминь». Теперь посмотрим мою…
Я перевернула свою чашку и скривилась, как от зубной боли. Все та же муть и безысходность, которые всегда оседали на дне моих чашек, только на этот раз в двойной дозе. Да и откуда взяться просветам, когда по всем статьям полная безнадёга — и в работе, и в финансах, и в деликатной интимной сфере… Черная полоса продолжалась, и, боюсь, ей не будет конца.
— Ну что там? — наклонилась ко мне Вера. Я посмотрела на нее и вздрогнула. Мне почему-то представилась она в трауре. Вместо красивого пеньюара на ней было черное платье, лицо бледное, без макияжа, глаза провалились в глубокие черные ямы… Чтобы избавиться от навязчивого видения, я снова уставилась в чашку.
— Ничего веселого, — пробормотала, — ни денег, ни дороги, ни любви…
Так оно и было: ближайшее обозримое будущее ничего этого мне не сулило.
— Значит, и любви нет? — спросила Верочка. — Вот это плохо. Пора бы и замуж. Сколько можно оставаться одной? Какие у тебя были ребята, но ты вечно находила в них недостатки.