Подари мне себя
Шрифт:
Теперь он может рассмотреть меня тщательней и увидеть, что я очень миниатюрная, худенькая девушка — под пуховиком этого не было видно. А теперь я перед ним как на ладони. В брючном костюме голубого цвета, предназначенном для операционных сестёр и хирургов.
Стройная, тонкая талия. Тёмно-карие глаза. Густая копна пушистых тёмных волос. Аккуратный носик. И аккуратные губки.
Всё тело колет — будто рукой проводит по талии, касается моей кожи, оставляя ожоги на ней.
В голове будто включилась сирена, вопя о том, что нужно уходить. Немедленно уходить. Но как же хочется
Интересно, а помнит ли он меня? Помнит ли наш поцелуй?
Но тут же прогоняю эти мысли прочь из своей головы.
— Хорошо.
Это всё, что я могу сказать, и, развернувшись лицом к двери, делаю шаг по направлению к выходу из этой палаты. Прикусываю нижнюю губу и корю себя ещё сильнее, повторяя, что не следовало сюда приходить. Глупая дурочка. Что он обо мне подумает? Да и вспомнит ли он меня вообще?
Скорей всего, нет. Почему-то со стопроцентной уверенностью могу сказать, что у него таких, как я, которых он целовал не раз, много. Взять хотя бы Дашку, да и всех остальных девчонок — стоило им только узнать, кто у нас лежит в отделении, как у них сразу зажглись глаза, как гирлянды на новогодней ёлке.
Он красивый.
Нет. Нет. И ещё раз нет. Я должна выбросить его из своей головы. Думать только о работе, которая для меня намного важнее.
Только подхожу к двери, как позади себя слышу голос.
— Ты очень красивая…
А меня от этих слов простреливает пониманием. Замираю. Как и рука, что потянулась к ручке двери.
Свободин это сказал, или же мне только послышалось? Показалось?
Его слова. Он говорил мне те же слова, что и тогда в лифте. Так и зависаю. Не могу с места сдвинуться, чтобы наконец уйти из этой палаты и больше сюда не приходить. Но не могу и развернуться, чтобы посмотреть в его глаза ещё раз. Глубокая синева.
И в этот самый момент дверь в палату к Егору Свободину резко распахивается, отчего я отскакиваю назад, чтобы меня не ударило дверью по лбу. На пороге я вижу Шестинского Германа Витальевича. А за его спиной суетится и выглядывает Дашка Крылова.
Глава 12
Соня
Шестинский смотрит на меня, и выражение его лица меняется — секунду назад он выглядел растерянным, не ожидая встретить меня здесь, но сейчас он всё больше хмурится, становится жёстким. По коже пробегают неприятные мурашки, и я понимаю, что ничего хорошего мне ждать не остаётся.
Хочется рефлекторно поёжиться, обнять себя руками, дабы отгородиться от этого человека как можно дальше.
Никогда этот мужчина мне не нравился. А последние месяцы, когда он особо пристально начал обращать на меня внимание, и все эти его дежурства, что он мне назначал, ещё больше отталкивали от этого человека.
— Ярославская! — грубый недовольный голос завотделением разрезал затянувшуюся тишину между нами.
Я вздрогнула, и тут захотелось сжаться
Потому что знала: если дам слабину, и он это увидит, то ничем хорошим это не закончится. Поэтому я должна невозмутимо выстоять перед ним.
Тем более рядом находится Даша. Да и Егор Свободин смотрит — чувствую его пристальный, довольный и даже какой-то злой взгляд на себе. Именно это тут же отрезвляет меня.
Не хочу, чтобы все видели моей слабости. И особенно не хочу, чтобы видел Егор. Хоть и последняя его реакция на меня царапнула по сердцу.
— Да, Герман Витальевич, — говорю спокойно и непринуждённо.
— Что вы здесь делаете? — он говорит уже спокойнее, но я уже достаточно изучила этого человека, чтобы заметить в голосе ярость и недовольство, хоть зав и старается их замаскировать. Но тот, кто знает его не один месяц, тот может разобрать весь этот его тон. — В это время вы должны быть у своего пациента, но никак не здесь.
Быстро бросает взгляд мне за спину. Потом вновь переводит его на меня.
Так, Соня, ты не должна показывать этому человеку свою слабость и то, какие чувства ты к нему испытываешь — жгучую ненависть.
— Перед посещением своих подопечных, — начала размеренно и мягко, проговаривая чётко каждое слово, — я решила посетить пациента, на операции которого я ассистировала накануне, и узнать, как он себя чувствует. А что, это запрещено трудовым законодательством или противоречит медицинскому кодексу?
Последнее предложение вырвалось само собой. И только после того, как я поняла, что сказала, прикусила кончик языка.
Чёрт, Сонька, что ты делаешь? Ты же просто нарываешься сейчас на дежурства. Но поделать я уже ничего не могла. Я уже всё сказала, и теперь придётся только молиться, чтобы последствий моим словам не было.
Я почувствовала на себе ещё более пристальный и изучающий взгляд, который прожигал мою спину огнём. Мне даже казалось, что на теле останутся ожоги. Кожа просто пылала. Почувствовала, как всё лицо горит.
— Ярославская! — мужской рык почти заставил меня поморщиться. Отрезвил в одну секунду.
Мне титанических усилий стоило, чтобы не сжаться в маленький клубок. Впрочем, как и Дашке, которая застыла изваянием позади начальника и стреляла в меня своим хмурым взглядом.
Вот только её мне здесь не хватало для полного счастья…
— Вы что себе позволяете? Как вы можете так разговаривать с начальником? С завотделением этой клиники? — его яростный голос и гневное выражение лица свидетельствовали, что я очень сильно попала. И пощады мне точно не будет.
Этот не тот человек, который спустит такое вот к себе отношение.
— Как вас там? Герман Витальевич? — от твёрдого голоса позади себя я застыла мраморной статуей. — Если вы начальник, то это не даёт вам никакого права так разговаривать с девушкой.
В этом голосе была сталь, холод, почти лёд, и от него вдоль позвоночника волной прокатились мурашки. Но это были совершенно другие чувства, нежели к Шестинскому.