Подари себе рай (Действо 3)
Шрифт:
– Ты, Ванечка, сейчас подумал о чем-то печальном, - она протянула руку, коснулась пальцами его щеки. Он вздрогнул - уже который раз она вот так запросто, без какого-то напряжения вдруг читала его мысли, угадывала настроение, состояние души.
– А я так люблю, когда ты веселый.
Последнюю фразу она произнесла как-то просяще, жалобно.
– Постоянно весел бывает либо безумный, либо дурак, - улыбнулся Иван, но улыбка вышла фальшивая и Сильвия не приняла ее. Или не увидела в темноте.
– Не хочешь говорить - не надо, - без упрека, напротив - успокаивающе, произнесла она.
– Я тебя так чувствую. И знаю - одна я могу помочь тебе.
– В чем?
– вырвалось у него.
– Этого я пока не знаю. Знаю лишь, что помогу. И у тебя все будет хорошо.
– У нас, у нас!
– воскликнул он горячо. Слишком горячо. Сильвия мягко коснулась пальцами его губ, встала.
– Пойдем в ресторан, милый. Наш автобусный гид говорил, что там готовят бесподобную форель на вертеле.
Форель воистину была хороша. И подбор вин поразил завидной изысканностью. И настроение обоих внешне улучшилось. Тому способствовал негритянский оркестрик с замечательной трубой и виртуозами братьями-чечеточниками. Но потом, во сне Сильвия стонала, несколько раз выкрикнула одну и ту же фразу по-французски, которую проснувшийся Иван не понял. Впрочем, что могло быть хорошего во фразе, произнесенной резко, нервно, упрекающе. Настоящее равновесие духа они обрели от конных прогулок. Иван привык к лошадям, полюбил их, когда мальчишкой в деревне пропадал летом в "ночном". А где так лихо научилась справляться и ладить с вороными и гнедыми красавцами Сильвия?
– Когда мне было десять лет, - девушка задумчиво глядела вдаль, словно перед ее мысленным взором развертывались те события, о которых она рассказывала, - меня украли цыгане. Полгода кочевала я с табором, научилась всему, что умеют они - гадать, воровать, петь, танцевать. Тогда и в лошадей влюбилась. Когда меня разыскали и вернули домой, единственно о ком я тосковала, были они, добрые, верные четвероногие. А ведь в таборе за мной ухаживали три цыгана: пожилой (каким мне он тогда казался) тридцатилетний Лайко и два мальчика 17 и 15 лет. Тогда же папа подарил мне на мой одиннадцатый день рождения моего любимца - жеребенка породистого арабского скакуна. Дала я ему имя Tourbillon. Он и был как вихрь - горячий, порывистый, молниеносный! И признавал одну меня.
– И-яяя, и-яяя!
– смешно заржал Иван, ухватил Сильвию подмышки, легко усадил на закорки и поскакал по комнате.
– Но, но, лошадка!
Сильвия легонько ударяла пятками по его бокам, действуя указательными пальчиками как поводьями.
После завтрака каждый раз по новым тропам они отправлялись верхом то к Большому Йеллоустонскому озеру, то к одному из скоплений гейзеров Нижнему, Среднему или Верхнему Бассейну, то просто вдоль Большого Каньона.
– Они и впрямь желтые!
– воскликнула Сильвия, указывая на каменные стены каньона.
– Отсюда, наверное, и название всего заповедника. И речка какая она бурная, какая шумная!
Как завороженные, долго смотрели с "Площадки Художника" на Нижний Водопад.
– Manifique! Formidable!
– шептала Сильвия, положив подбородок на затылок своей кобылки.
– Устроила же себе природа стометровый душ!
– Красотища просто неправдоподобная!
– соглашался Иван.
– Я хоть и никудышный фотограф, но не запечатлеть это вовсе - преступление против здравого смысла.
– И он старательно щелкал и щелкал своим "ФЭДом", неизменно выбирая не тот ракурс и смазывая резкость. Однако, фотографируя Сильвию не делал ни единой ошибки, чему впоследствии при проявке и печати карточек, не уставал удивляться.
Перед отъездом домой они решили устроить барбекью недалеко от "Площадки Вдохновения". Устройством костра и рамы с вертелом занимался Иван, Сильвия мариновала мясо, готовила овощи. Долго выбирали место, собирали хворост. Поворачивая вертел над прогоревшим древесным углем, Сильвия поливала румянившиеся куски баранины, говядины, свинины белым вином. Насмешливо парировала критические стрелы Ивана: "Что бы ты понимал в высокой кулинарии! У нас мясо при жарке поливают водой только тогда, когда в округе на сто лье нет вина. Особого вина, для готовки". Накинув на плечи пледы (было довольно прохладно), слушали в упавшей на горы темноте монотонную песню Верхнего Водопада.
– Мясо - язык проглотишь!
– нахваливал и впрямь отменное блюдо Иван. Довольная Сильвия скоромно улыбалась. По его настоянию пили водку, он прихватил из Нью-Йорка бутылку "Московской", которую купил в посольской лавке. Откуда-то со стороны водопада подошли лось с лосихой. Стали шагах в пяти от немало удивленных такой смелостью сохатого и его подруги людей. Огромными блестящими глазами доверчиво смотрели на едва красневшие угли, сидевших подле них двуногих.
– Прелесть какая!
– Сильвия встала, протянула лосихе кусок булки. Та понюхала его, издала негромкий, глухой звук, но есть не стала.
– Ты дай ему, у них же патриархат!
– засмеялся Иван.
– Ну да!
– возмутилась Сильвия. Поколебалась с минуту и все же последовала совету Ивана. Сохатый подумал и с мягким царственным кивком принял угощение.
– Теперь и она возьмет.
– Надо же!
– изумилась Сильвия.
– Ты прав. Не всегда, не всегда! запротестовала она, видя, что Иван выбросил вперед развернутые ладони и склонил голову, как бы говоря этим: "Именно!" - Часто - да, но не всегда.
Лоси с явным удовольствием полакомились шоколадными вафлями. В знак благодарности лосиха дала себя потрепать по шее. Привязанные к ближним деревьям за повода лошади, щедро накормленные перед барбекью, тем не менее с немым неодобрением косили глазами на беспардонное попрошайничество лесных пришельцев.
По возвращении в поселок у Сильвии испортилось настроение. В последние месяца два это происходило с ней довольно часто. Приняв душ, она облачилась в шаровары и свитер из мягкой шерсти, уселась перед горящим камином и широко раскрытыми глазами стала наблюдать за танцующими языками пламени. Все попытки Ивана как-то растормошить ее, просто разговорить наталкивались на безучастное молчание. Он налил в коньячные рюмки ее любимый "Реми Мартин". Но она к нему даже не притронулась. Наконец, свернулась калачиком в кресле и задремала. Иван бережно взял ее на руки, перенес на кровать. Сел за письменный столик, достал отчет о педагогической конференции в штате Алабама и о коллоквиуме в университете Беркли о работе с особо одаренными детьми. Но ему не работалось. Сильвия жалобно постанывала во сне, взбрасывала руки, временами учащенно дышала. Он подходил к ней, успокаивая, гладил голову. Под утро, когда уже забрезжил робкий рассвет, она очнулась ото сна, потянулась, улыбнулась совсем детской улыбкой. Протянула к нему руки: "Ванечка, как хорошо, что ты здесь. А то я тебя совсем было потеряла - во сне. Обними меня, любимый. Крепче, еще. Вот так! Как хорошо, что это был всего лишь сон!..."