Подари себе рай (Действо 3)
Шрифт:
Иван позвонил Сергею через несколько дней в третьем часу пополудни.
– Ну как, что?
– едва узнав голос друга, спросил Сергей.
– Это долгий разговор, - ответил Иван.
– Я только что из ЦК от Шкирятова. Надо бы свидеться.
– Знаешь что?
– Сергей быстро прикинул, где бы они могли спокойно поговорить без посторонних глаз и, главное, ушей.
– Давай через полчаса в "Метрополе", там в это время всегда немного народа.
Знакомый метрдотель усадил их за маленький столик у фонтана, сосредоточенно сказал полувопросительно: "Как всегда?" и незаметно ретировался. "От Ваниной спины чуть не пар валт, - тоскливо подумал он. Видать, досталось бедняге в последние дни. И нос заострился, и глаза, всегда такие светлые, лучистые, будто померкли". Иван долго катал хлебные шарики. Наконец, улыбнулся какой-то чужой, серой улыбкой, произнес: "Такие вот дела, дружище". И снова замолчал. Официант принес водку, закуски. Выпили, вяло поклевали какого-то салата, рыбы, маслин. "Пусть сам заговорит, соберется с духом. Он же сильный, не сломали же его, - Сергей закурил, рассматривая ленивые струйки воды.
– Держись, Ваня!" И, словно услышав этот молчаливый призыв, Иван отложил вилку, взял вновь наполненную рюмку и проговорил, чеканя слова:
– Нас бьют, а мы крепчаем, Серега. Давай выпьем за твой бессмертный девиз: "Да здравствуем мы, и да пошли они все на..." Он не произнес последнего слова, они чокнулись, привычно глядя в глаза друг друга, выпили, обнялись, расцеловались. Сергей махнул официанту рукой - "С горячим погодuть!" Иван медленно оглядел почти пустой зал, потянулся было к сигарете, передумав, оттолкнул легонько пачку от себя, вздохнул. И заговорил:
– Они все спланировали заранее, Калашников и компания. Даже успели к собранию многотиражку выпустить.
– Он достал из кармана сложенную вчетверо газету. Сергей развернул ее, с разворота в него выстрелили огромными буквами слова заголовка на обе полосы: "Космополит, прелюбодей, стяжатель".
– Даа!
– протянул он.
– Семьдесят второй кегль засадили, сволочи!
– Собрание было бурным, - продолжал Иван.
– Надо признаться, недооценил я Бивень. Ходом его дирижировала она умело и хладнокровно. И оркестровка выступающих была так произведена, что на каждого, кто хоть в малой степени говорил объективно, приходилось три, а то и четыре хорошо подготовленных лживых крикунов. Насколько я мог судить о настроении зала, чаша весов склонялась то в одну, то в другую сторону.
– Он помолчал. Видимо, вновь мысленно пропуская через себя перипетии того вечера.
– И, ты знаешь, главное коварство было припасено на финал. Голосуют. Большинство за выговор с занесением. По подсказке Бивень из зала предложение - провести переголосование. Причина? Слишком многие в момент подсчета выходили курить. Ведь голосование велось простым поднятием руки. Ну а вторичный подсчет дает иной итог - исключить. Потрудились "на славу" и помощник министра, и инструктор райкома.
– Неужели Бивень предоставила им слово?
– возмутился Сергей.
– Это же открытое давление на коммунистов! И нарушение устава.
– Ты же знаешь как это делается. Собрание послушно проголосовало за то, чтобы дать им слово. Чего-чего, а партийный катехизис Бивень вызубрила назубок... Поверишь ли, вернулся я после собрания в свой кабинет, защелкнул на двери замок, достал свой "ТТ" - с войны хранил его в сейфе. Снял с предохранителя, приставил к виску. Хо-лод-ный... И тут звонок. Маша. "Ванечка, говорит, мы тут все извелись, тебя поджидаючи. Матреша в церковь сбегала. Я молилась. Алешка сам не свой. Чижак нам позвонил, все рассказал. Говорит, и из-за него тебе досталось, взял мол на работу еще одного космополита безродного. Плюнь на все, Ванечка. Мы тебя любим, ждем". И зарыдала в трубку. Ты же знаешь Машу. Чтобы она плакала... Положил я пистолет в сейф и отправился домой.
– Давай, знаешь что? Прервемся, поедим. А то наши отбивные иссохнут на огне. А пока их несут, скажу вот что - удивил меня во всем этом деле Калашников. Я не помню, рассказывал я тебе или нет. Вроде нет. Однажды на приеме у англичан меня с ним познакомили. Впечатление произвел порядочного мужика, все понимающего, болеющего за школу, юморного.
– Этот юморной накануне собрания - понимаешь, накануне!
– подписал приказ по министерству о моем временном отстранении от должности. Заранее предрешил исход. Поставил всех перед свершившимся фактом.
– Но ведь временно!
– У нас нет ничего более постоянного, чем временное, - Иван все же не удержался, закурил.
– И своего прилипалу Щеголькова назначил и.о. директора. Райком, правда, исключение не утвердил, оставил выговор.
– Не горюй, я знаю Лихачева, директора "ЗИС". У него, по-моему, четырнадцать строгачей.
– Я его тоже знаю, его дочь у нас в институте учится, - Иван немного оживился.
– Но у него же по производственной линии. С меня все обвинения снял райком. Все, кроме дачи. Лукич, это наш начальник спецотдела, или сам или, не знаю уж по чьему наущению, потерял все мои платежки. И копии исчезли. Вот на сегодня и напросился я к заместителю председателя Комиссии Партийного Контроля, ранее несколько раз по делам встречались. Битый час штудировал он при мне материалы дела, терзал вопросами. Мастер допроса отменный. За столько-то лет поднаторел в распознавании правды ото лжи. Да и психолог, видать, прирожденный. "Правильно с тебя наветы и домыслы сняли, говорит.
– Женщин любишь? А кто их не любит! В твоем деле это не криминал. И космополит ты последний. Вот с дачей что будем делать?" - и хитро так на меня прищурился. "Сдать ее хочу государству", - ответил я. "Правильно, тогда и в этом вопросе комар носу не подточит. Садись, пиши заявление". Так я и сделал. Верно Маша говорила: "Не во время ты затеял дачу строить. На полях войны еще кровь людская не обсохла. Не все мертвые похоронены. Дай боли человеческой поутихнуть, слезам повысохнуть. Тогда и о даче думай". А наш мужик - он ведь задним умом крепок.
– А что Маша говорила, что три раза к тебе "Скорую" вызывали? осторожно поинтересовался Сергей и подумал, что никогда не видел таких синюшных наплывов под глазами Ивана.
– Сердце, - коротко ответствовал тот.
– Я даже подумываю, не отменить ли мне завтра свою лекцию в Политехническом.
– Если у тебя есть хоть немного сил, делать этого не стоит, запротестовал Сергей.
– И сам себя морально поддержишь, и главное - врагам своим возвестишь - не удалось им тебя добить. И не удастся!
– Пожалуй, ты прав, - помедлив, согласился Иван.
– Святой тост - стоять плечом к плечу! Кстати, ты Никите не звонил? и по выражению лица Ивана понял, что зря задал этот вопрос.
– Извини, спросил по давней инерции. За нас!
– Да мне, пожалуй, хватит, - нетвердо возразил Иван. Но Сергей смотрел на него так просительно, с такой укоризной, что он махнул рукой, с размаху чокнулся с другом и - эээх, где наша не пропадала!...
В тот вечер, как всегда на выступлениях Ивана, лекционный зал Политехнического музея был переполнен. Преподаватели вузов и школ, студенты, военные встретили его появление на сцене тепло, как доброго, желанного наставника и друга. Две девушки и молодой подполковник преподнесли букеты цветов - розы, астры, его любимые георгины. Пожав руку военному и расцеловав девушек, он обвел взглядом заполненные ряды, помахал рукой сидевшим в центре десятого ряда мужчине и юноше.
– Ты не находишь, что отец сегодня бледнее обычного, - обратился Сергей к Алексею, ибо это их поприветствовал Иван. "Краше в гроб кладут", неприятно поразила его мысль, но Алеша несколько его успокоил:
– Неотложку опять вызывали. Сначала сердце. Потом вроде лучше стало. Отец мучился всю ночь бессонницей. Таблеток наглотался - не помогло. Мы с мамой попеременно с ним сидели. Отговаривали от лекции. Он - ни в какую. Мама теперь с маленькой осталась. Хотела тоже приехать, да устала очень. Ничего, отец мужик крепкий, оклимается.
Лекция "О роли семьи и школы в воспитании" была, как обычно у Ивана, насыщена великим множеством примеров из нашей и зарубежной практики, литературы, публикаций прессы. Он обладал редким даром улавливать настроения аудитории и безошибочно определял, когда надо выделить квинтэссенцию ведущей философской идеи, а когда вставить уместную шутку или подходящий исторический анекдот. Вот и теперь он забавно повествовал о причудливых методах воспитания, которые применял в семье король Англии из Ганноверской династии Георг III, пока регент принц Уэльский не обнаружил воочию, что король рехнулся.