Подари себе рай
Шрифт:
Хрущев в это время сидел в кремлевском кабинете Сталина между Берией и Маленковым. Обсуждался вопрос о восстановлении разрушенной немцами страны. Докладывал Вознесенский. Докладывал, как всегда, грамотно, толково, разумно обосновывал некоторый политэкономический риск. Сталину нравился молодой, энергичный, талантливый ленинградец со складом ума аналитически мыслящего ученого и цепкой хваткой знающего и опытного хозяйственника.
— Ну что же, товарищи, — раздумчиво заметил Сталин, когда закончил говорить докладчик, — Николай Алексеевич изложил общую картину.
Он подошел к большой карте европейской части Союза, на которую были нанесены условными знаками восстанавливаемые заводы,
— На фронте все время думаем о надежной технике и боевых резервах, — продолжал Сталин. — В ходе восстановительных работ — о надежной технике и трудовых резервах. Два варианта одного гамлетовского вопроса — быть или не быть.
Говоря это, словно разговаривая сам с собой, он пошел вокруг конференц-стола. И вдруг остановился за спиной Хрущева. Тот встал, повернулся лицом к Вождю.
— Товарищ Хрущев, покажите нам по карте конкретные работы, которые уже сегодня ведутся на Украине.
Никита взял указку, прокашлялся. Некоторое время молча рассматривал обе карты, которые раньше не видел.
— Мы специально не просили вас подготовиться, — Сталин пытливо разглядывал Хрущева, — мне непонятна ваша заминка, ведь это то, чем вы занимаетесь ежедневно.
— Да, товарищ Сталин. Но у меня нет с собой цифровых выкладок. — Никита обернулся к Маленкову, как бы ища у него помощи. Маленков взглядом ответил: «Не тушуйся, говори!» Увидев, что Сталин смотрит в его сторону, тотчас опустил голову. «Приведу приблизительные данные. Кто их проверит!» И Никита, овладев собой, заговорил привычным, уверенным голосом. Металлургия, машиностроение, местная промышленность — состояние дел в этих отраслях он обрисовал весьма обще. Понимая, однако, поверхностный характер своего сообщения, он обильно сдобрил его именами передовиков (в Киеве недавно проводил их совещание) и наиболее выигрышными «трудовыми подвигами». Главный упор он решил сделать на уголь. Донбасс всегда был козырной картой Украины. Беспроигрышной оказалась она для Никиты и на сей раз.
— Главным стратегическим направлением, — уверенно обводя указкой многочисленные кружочки на картах, вещал он, — мы избрали строительство мелких шахт. При этом упор сделан на разработку верхних пластов. Шахтеры называют такие шахты «хвостами». Уголь в них выходит практически на поверхность. Правда, есть одна неприятная особенность таких мелких, неглубоких шахт. В них используется — в силу их небольшого размера — минимум крепежного материала, и они довольно часто обрушиваются. Мы называем такие шахты мышеловками. Зато и отдача быстрая. Намечено побыстрее пройти несколько сотен таких шахт и за счет мелкой механизации, неглубоких разработок и наклонных стволов срочно получить нужное количество угля.
— В данном случае овчинка стоила выделки, товарищ Сталин, — подал с места голос Вознесенский. — Мы очень вовремя этот уголь получили и продолжаем получать.
Сталин набил трубку табаком, тщательно ее раскурил:
— Знаю. Молодец Микита. И главную улицу матери всея Руси — Крещатик — начал отстраивать заново. Выходит, Хрущев строитель… — Сталин произнес эти слова как явную похвалу. И все за столом заулыбались — и Берия, и Микоян, и даже Молотов. «Никита от радости покраснел, как буряк», — благодушно подумал Булганин.
Улыбнулся и Сталин, завершая начатую фразу:
— …много лучше Хрущева-воина.
«Он и через сто лет Харьков не забудет! — мысленно вздохнул Никита, продолжая улыбаться. — Вечно будет ставить мне это лыко в строку».
— Уголь — это хорошо. Уголь — это хлеб промышленности. Но человеку нужен ржаной, пшеничный хлеб. И еще многое другое. — Сталин подошел к своему месту в торце стола, взял со стола бумаги, быстро их пролистал. Задержался взглядом на последней странице. — Вот, тают стратегические запасы продовольствия. Такое спокойно созерцать мы не имеем права. Украина была и вновь должна стать житницей страны. Известно пристрастие Хрущева к решению вопросов индустрии. Сегодня исключительное значение приобретает решение вопроса аграрного. Наш народ, народ-победитель должен питаться вкусно и сытно. Я правильно говорю, товарищ Хрущев?
— Очень правильно, товарищ Сталин.
— В ваших словах я чувствую неуверенность. Если есть сомнения, высказывайте.
— Это не сомнения, а просьбы. Нужны техника, семенные фонды, специалисты. Бабы и мальчишки в плуги впрягаются. В хранилищах шаром покати, ни зернышка. Кузнецы, трактористы, комбайнеры, агрономы — все в армии. Конечно, победа решит кадровые вопросы…
— Не только, — сказал с места Вознесенский. — Из госрезервов выделим семена. Более того, уже готовы основы плана перевода экономики на мирные рельсы.
— Перекуем мечи на орала, — одобрительно отозвался Сталин.
— Этот ленинградец очень уж прыткий, — прошептал Берия Хрущеву, когда тот сел в свое кресло. — И к Иосифу в любимчики втирается. Приезжай ко мне завтра. Нет, — Берия посмотрел на часы, — уже сегодня, после торжественного заседания на дачу. Георгий, — он кивнул на Маленкова, — тоже будет. Он этого Вознесенского только в прицел видит. Поговорить надо.
Никита кивнул: «Если Сам не позовет». Подумал: «Берия, Маленков — компания подходящая, нужная. Кто это сказал: «В политике отношения людей определяются не сердцем, а умом. Господствуют не чувства, а трезвая целесообразность»? Убей — не помню. Да и не важно, главное — сказано правильно. С волками жить…» Остановился на полумысли, посмотрел опасливо на Берию. Тот хитро улыбался.
ИВАН
Иван долго приходил в себя после смерти Потемкина! Они были знакомы почти десять лет. Особенно часто стали общаться после того, как в сороковом году Владимир Петрович был назначен наркомом просвещения. «Глубинный подход — вот что мне в вас нравится, — говорил он Ивану, с вниманием и симпатией прислушиваясь к молодому директору набиравшего силу столичного пединститута, в очередной раз затевая разговор о судьбах отечественной педагогики. — Я ведь закончил МГУ еще в прошлом веке. И преподавать тогда же начал: Москва, Екатеринослав, опять Москва… С Малороссии мне от Третьего отделения бежать пришлось. Жандармам не нравилось, что я в революции пятого года был не с ними, а с рабочими. Еще студентом за марксистские взгляды и подпольную работу в Бутырку угодил. Я вам это к тому говорю, что народу перевидал всякого уйму. И уже тогда, с юности, презирал верхоглядов, попрыгунчиков, знающих историю лишь по анекдотам, а литературу — по переложениям. Вред любому делу исходит от воинствующих дилетантов. Вы знаете, я не случайно сказал «глубинный», вы пытаетесь добраться до сути любого вопроса и изучаете его не только на столичном материале, но и на данных, получаемых из глубинки. А для нашей науки это архиважно.