Подарок
Шрифт:
Он уже начал становиться левой ногой в стремя, но перебрасывать правую через спину Габилана все еще не решался. Это было запрещено до праздника.
Каждый день Джоди седлал пони и все туже затягивал подпругу у красного седла. Пони уже научился раздувать брюхо до совершенно противоестественных размеров, когда подтягивали подпругу, и выпускать дух, когда пряжка была застегнута. Джоди водил его к зарослям полыни и поил из круглой зеленой бочки; водил по жнивью на вершину холма, откуда были видны геометрически правильные квадраты полей, дубы, общипанные снизу овцами, и белый городок Салинас. Иной раз они продирались сквозь полынную чащу и выходили на маленькие плешины голой земли, которые полынь окружала такой плотной стеной, что казалось, весь мир отступал куда-то вдаль и от прежнего не оставалось ничего — только кусочек неба и кольцо полыни. Габилан любил такие путешествия и выражал свое удовольствие тем, что высоко задирал голову и раздувал дрожащие от любопытства ноздри. Когда Джоди и Габилан возвращались с таких прогулок, от них обоих пряно пахло полынью, сквозь которую они прокладывали себе путь.
Время, оставшееся до праздника, тянулось медленно, но зима наступала быстро. Тучи обложили все небо и целыми днями нависали над землей, задевая вершины холмов, а по ночам пронзительно завывал ветер. Сухие дубовые листья день-деньской падали на землю и наконец совсем запорошили ее, но деревья стояли все такие же, их ничто не могло изменить.
Джоди так хотелось, чтобы до праздника не было дождя, но дожди все же начались. Бурая земля почернела, деревья влажно поблескивали. Короткое жнивье покрылось плесенью на срезе, копны сена стояли серые под дождем, а мох на крышах, летом серый, точно ящерица, теперь отливал желтизной, подернутой яркой прозеленью. Всю эту дождливую неделю Джоди держал пони в сухом стойле и, только возвращаясь из школы, выводил его поразмяться немного и напоить водой из колоды в верхнем загоне. Габилан ни разу не попал под сильный дождь.
Сырая погода продержалась до новых всходов травы. Джоди ходил в школу в непромокаемом плаще и в коротких резиновых сапогах. И вдруг как-то утром в небе ярко заблистало солнце. Убирая стойло, Джоди спросил Билли Бака:
— А может, оставить Габилана в загоне, пока я буду в школе?
— Что ж, пускай погреется на солнышке, — ответил Билли. — Животное не любит подолгу стоять взаперти. Мы с твоим отцом пойдем прочищать ручей, его весь листьями засыпало. — Билли кивнул головой и поковырял в зубах соломинкой.
— А если пойдет дождь… — нерешительно сказал Джоди.
— Нет, сегодня вряд ли. Выдождило как следует. — Билли подтянул рукава и щелкнул резинками. — А если пойдет, от маленького дождя лошади худа не будет.
— Все-таки, если пойдет, поставь его в стойло. Хорошо, Билли? Я боюсь, вдруг он простудится, тогда нельзя будет выехать на нем в праздник.
— Что ж, ладно. Если не задержимся там, я за ним присмотрю. Да нет, сегодня дождя не будет.
И Джоди ушел в школу, оставив Габилана в загоне.
Билли Бак ошибался редко. Это было несвойственно ему. Но в этот день он ошибся, потому что вскоре после полудня над холмами собрались тучи, и полил дождь. Джоди слышал, как первые дождевые капли застучали по школьной крыше. Он хотел было поднять руку, отпроситься в уборную, а очутившись на свободе, ринуться домой и отвести пони в стойло. Наказание не заставило бы себя ждать ни в школе, ни дома. И он отказался от своего плана и успокаивал себя, вспоминая слова Билли, что от дождя лошади худа не будет. Когда уроки кончились, он побежал домой сквозь темную пелену дождя. С насыпи по обеим сторонам дороги сбегали вниз ручейки мутной воды. Холодный, порывистый ветер гнал перед собой косые струи. Джоди трусил домой, шлепая по размытому гравию дороги.
С вершины холма он увидел в загоне жалко понурившегося Габилана. Его потемневшая до черноты шерсть была исполосована дождевыми струями. Он стоял, опустив голову, повернувшись задом к дождю и ветру. Джоди во весь дух сбежал с холма, распахнул двери конюшни и, ухватив промокшего пони за челку, ввел его в стойло. Потом он отыскал мешок и протер им мокрую спину, ноги и лодыжки Габилана. Габилан терпеливо сносил все это, но по телу его, словно порывы ветра, пробегала дрожь.
Вытерев пони по возможности досуха, Джоди сбегал домой, принес в конюшню ведро горячей воды и засыпал туда овса. Габилан не очень проголодался. Он лениво цедил горячее месиво и все еще вздрагивал. От его влажной спины поднимался пар.
Было уже почти темно, когда Билли Бак и Карл Тифлин вернулись домой.
— Мы думали переждать у Вена Херча, а дождь заладил чуть не на весь день, — пояснил Карл Тифлин.
Джоди укоризненно посмотрел на Билли Бака, и Билли почувствовал свою вину.
— Ты же сказал, что дождя не будет, — упрекнул его Джоди.
Билли отвел глаза в сторону.
— Такое уж время года, не угадаешь, — сказал он, но его оправдание прозвучало малоубедительно, и Билли сам знал это.
— Пони промок, прямо до костей промок.
— Ты его вытер?
— Да, растер мешком и засыпал овса в горячую воду.
Билли одобрительно кивнул.
— Как ты думаешь, Билли, он простудился?
— От такого дождя худа не будет, — успокоил его Билли.
Отец Джоди вмешался в их разговор и прочел мальчику нотацию.
— Лошадь, — сказал он, — это тебе не комнатная собачонка. — Карл Тифлин ненавидел все изнеженное, немощное и с глубочайшим презрением относился к чужой беспомощности.
Мать Джоди подала на стол блюдо с жареной говядиной, отварную картошку и тыкву, и комнату заволокло паром. Сели ужинать. Карл Тифлин продолжал ворчать по адресу тех, кто нянчится с животными и с людьми и делает из них каких-то неженок.
Билли Бак все еще не мог пережить свой промах.
— Ты покрыл его попоной? — спросил он.
— Нет, мешками. Попоны я не нашел.
— После ужина пойдем туда вместе, накроем его попоной.
У Билли немного отлегло от сердца. Когда отец Джоди пересел к камину, а мать занялась посудой, Билли отыскал фонарь и зажег его. Они с Джоди пошли по грязи к конюшне. Там хорошо пахло, и было темно и чуть душно. Лошади все еще жевали заданное с вечера сено.
— Держи фонарь, — сказал Билли.
Он пощупал Габилану ноги, провел ладонью по ляжкам, не горячие ли. Потом прижался щекой к его серому храпу, завернул ему веки, посмотрел глазные яблоки, посмотрел десны, подняв верхнюю губу, сунул пальцы в ухо.
— Да, что-то невеселый, — сказал Билли. — Надо его растереть как следует.
Билли взял мешок и стал сильно растирать Габилану сначала ноги, потом грудь и холку. Габилан отнесся к этому с какой-то странной безучастностью. Он терпеливо позволял растирать себя. Кончив растирание, Билли принес из каретника старую холщовую попону, накинул ее пони на спину и завязал шнурки у шеи и на груди.