Подделка
Шрифт:
– Не знаю, захочет ли Тильда. – Гвен оглядела почти опустошенную галерею. Вряд ли Мейсон обрадуется появлению очередной партии мебели. Он мечтает продавать картины. Голова разболелась еще сильнее. – Я не знаю даже, когда Тильда начинает следующую фреску.
– Поэтому и нужно поговорить сейчас. Все еще пока неопределенно, но как только мы с Итаном уточним детали, вряд ли Тильда откажется. А потом основная работа ляжет на нас. Верно? – Она подтолкнула Итана локтем и нежно улыбнулась ему. – Конечно, у Итана и без того дел немало.
– А что ты думаешь об этом,
– Сейчас лето, – пожал плечами Итан.
«Нет, дело не в лете, Надин».
– Ты выглядишь усталой, бабушка, – посочувствовала Надин. – Ложись спать. Мы с Итаном обо всем здесь позаботимся.
– Возможно, вы и правы, – начала Гвен, но тут раздался оглушительный грохот: кто-то колотил в дверь. – Кто бы это мог быть? Уже за полночь!
– Открыть? – спросил Итан.
– Нет, оставайтесь здесь и начинайте уборку, – велела Гвен и, подойдя к двери, посмотрела в глазок. На крыльце стоял Мейсон.
– Мы уже закрылись, – сообщила она, открывая дверь.
– Я подумал, не найдется ли у тебя чего-нибудь выпить, – смущенно пояснил Мейсон.
– Добрый вечер, мистер Фиппс, – вежливо приветствовала его Надин. – Пойдем, Итан, у нас много дел.
Подняв веник, она прошествовала в галерею. Итан с гримасой мученика и мешком для мусора в руке последовал за ней.
– Смышленые ребятишки, – заметил Мейсон, пока Гвен доставала сок и водку.
– Хорошие ребятишки, – кивнула Гвен, не понимая, как кто-то может называть Надин и Итана смышлеными. Но возражать не стала, подошла к двери и посмотрела через окошко в галерею. Надин атаковала полы веником, Итан собирал разномастные чашки и тарелки, не сводя глаз с попки Надин. Может, пора отослать его домой?
– Я вот о чем подумал, – начал Мейсон и замялся. – Не хочу возвращаться сегодня домой, к Клеа. Позволь мне остаться с тобой. – Гвен закашлялась. – Я не хотел тебя торопить, – бормотал Мейсон, подступая ближе. – Знаю, ты устала.
«Прекрасно. Я еще и усталой выгляжу».
– Ты великодушный человек, Мейсон.
– Вовсе нет. У меня куча недостатков. Но в моем доме так одиноко.
«Знаю. Там, где я, тоже одиноко. И рано или поздно…»
– Хочешь взглянуть на мою комнату? – спросила она напрямик.
– Да, – торжественно объявил Мейсон. – Очень хочу.
– Прекрасно, – кивнула Гвен и встала. – Нам туда.
Тильда зажгла свет, и они оказались в огромном помещении. Три стены были уставлены дорогими металлическими шкафами, вдоль четвертой размещались полки с инструментами и оборудованием. Среди кистей, палитр и мольбертов попадались совершенно незнакомые Дэви штучки самого странного вида. Он с любопытством огляделся. Помещение тоже было белым, как и остальная часть подвала.
Тильда вытащила стул, видавший лучшие времена, и предложила Дэви сесть. Тот сел лицом к длинному ряду шкафов. Тильда открыла первый и вытащила картину: поле кукурузы под голубым небом, написанным густыми, вихрящимися мазками.
– Знаешь, кто это?
– Ван Гог? – без особого интереса предположил Дэви. – У тебя потрясные ножки.
– Гуднайт. Мой дед ее нарисовал. Но, конечно, с подписью Ван Гога.
– Почему же он ее не продал?
– Потому что это дешевка. Бездарная дешевка, – пояснила Тильда и принялась открывать шкафы. Дэви жадно следил за тем, как колышется ее тело под шелковистой тканью платья. На свет извлекались все новые картины, и наконец вся мастерская была уставлена холстами, прислоненными к шкафам, валявшимися на полу, а Дэви так хотел ее, что кружилась голова, а глаза застилало туманом.
– Все это Гуднайты, – сказала наконец Тильда. – Лежат здесь десятки лет, а некоторые оставались в семье несколько веков. Это наш величайший секрет. Следовало бы их сжечь, но мы не можем. Они история. Они часть нас.
– Сжечь? – все так же рассеянно переспросил Дэви. – А почему не продать?
Тильда подбоченилась и взглянула на него с видом строгой учительницы, отчего все мысли о картинах окончательно вылетели у него из головы.
– Они – подделки. Это незаконно.
– Правда, Скарлет? Иди сюда, расскажешь подробнее, – усмехнулся Дэви.
– Ладно, потому что большинство из них ужасно плохи. И еще потому, что многие предназначались для будущих поколений. Мы передаем их по наследству.
– Зачем? – удивился Дэви, пытаясь прикинуть, сколько времени уйдет на то, чтобы стащить с Тильды это платье.
– Я же говорила, труднее всего разоблачить подделки, написанные при жизни художника. Научными методами тут ничего не сделать. Так что каждое поколение Гуднайтов пишет для последующего.
– Тем более что когда художник умирает, некому разоблачить подделывателей, – кивнул Дэви, проникаясь неожиданным уважением к Гуднайтам. – И сколько же всего тут картин?
Каким-то краем сознания он заинтересовался рассказом Тильды, правда, только с чисто финансовой точки зрения. В основном же он молился, чтобы она не заставила его просматривать все холсты. Это займет уйму времени, а он уже почти ничего не соображал.
– Свыше двухсот, если считать рисунки и гравюры. Некоторые принадлежали еще Антонио Джордано, предполагаемому основателю рода. Мы стали Гуднайтами, когда приехали в Америку.
– Чтобы было легче вписаться в здешнее общество?
– Чтобы скрыть факт родства с двоюродным дедушкой Паоло Джордано. Он продал Леонардо прямо со стены и попался.
– Со стены? – удивился Дэви, невольно оживившись. – Как это? Прямо показал на него и…
– Нет. Подвел к картине клиента и сказал: «Я украду Леонардо для вас». И сделал это. Он объяснил клиенту, что нарисовал копию специально для того, чтобы, подсунув ее полиции, сбить полицию со следа.
– А кто получил копию? – спросил Дэви, уже начиная догадываться.
– Клиент. Вернее, клиенты. Паоло проделал эту штуку с четырьмя коллекционерами. Мой двоюродный дед никогда бы не покусился на национальное достояние. Позаимствовать – да. Украсть – нет. А клиенты это заслужили. Потому что хотели оставить национальное достояние себе. Алчность к добру не ведет.