Подельник эпохи: Леонид Леонов
Шрифт:
К чести и работников лесного хозяйства и собравшихся на обсуждении писателей, подавляющее их большинство выступило в качестве адвокатов Леонова. А там были и старые знакомые Леонова — лесоводы Е. И. Лопухов, В. Г. Нестеров и Г. М. Бенинсон, и критики Е. Д. Сурков, 3. С. Кедрина и Г. А. Колесникова, и студенты, которых Васильев привёл с собой, — видимо, для поддержки собственной позиции. Но случилось неожиданное: в ходе встречи студенты прониклись правотой Леонида Леонова и его сторонников и, к бешенству Васильева, активно демонстрировали свою позицию аплодисментами.
Бенинсон
Нестеров назвал роман «кладом народной мудрости».
Другие выступавшие дошли до того, что Васильева и Злобина самих обвинили в «грацианщине».
Вообще при всех нервозатратах, что пришлось пережить Леонову, да и не только ему, за двадцать — при Сталине — лет в литературе, невозможно не отметить одной вещи. Да, последствия литературной критики тогда могли быть весьма печальными — однако сам факт циркуляции в печати идей противоположного толка говорит о внутренней раскрепощённости общества и даже в каком-то смысле демократичности его.
Выясняется, что партия не была инициатором всех внутри-литературных процессов, зачастую лишь постфактум принимая ту или иную сторону. Да, Сталин лично мог запретить тот или иной роман, ту или иную театральную постановку. Но, с другой стороны, даже благосклонность Сталина не гарантировала защиту от того, что романы Леонова не будут топтать ретивые критики, а, скажем, пьесу Булгакова «Дни Турбиных», которую вождь посещал 16 раз, не снимут из репертуара под давлением делегации украинских писателей, посчитавших сочинение Михаила Афанасьевича обидным для их самостийного народа.
Васильев конечно же был ошарашен случившимся на обсуждении: он рассчитывал на совсем иной результат.
— Мне хочется выразить большой душевный протест против того, что товарищи обо мне говорили как о Грацианском, — сказал он в последний день заседаний, и, право слово, его даже можно пожалеть в этой ситуации.
— Ни с того ни с сего я должен, будучи приглашённым гостем, уходить с именем какого-то Грацианского, шпиона и мерзавца. Я прошу таковым меня не считать, — завершил свою речь Васильев.
Впрочем, после обсуждения своего романа Леонов вернулся далеко не успокоенный — он предполагал, что произошедшее лишь начало долгой тяжбы. Хорошо, что хотя бы, в отличие от недавних времён, такие разборки не грозили более серьёзными последствиями.
Леонов даже находил в себе силы забавно шутить по поводу Злобина и ещё одного сторонника профессора Васильева по фамилии Дик. Писатель переиначил стихотворение Лермонтова и, потирая руки, повторял: «Бьётся Терек, Дик и Злобин».
Васильев вскоре продолжил борьбу за спасение своего профессионального имени другими, более проверенными методами.
В августе 1954 года в ЦК КПСС пришло письмо, подписанное им, а также профессором В. Тимофеевым, членом-корреспондентом Академии наук СССР Н. Баранским и академиком В. Сухачёвым с требованием заставить Леонида Леонова «Русский лес» переделать самым кардинальным способом, в числе прочего изъяв «буржуазные теории» постоянства леса.
«Возрождение этого „принципа“
Из ЦК письмо переслали в отдел науки и культуры; там подумали и выдали своё заключение: «Критику романа „Русский лес“ со стороны указанных учёных нельзя признать объективной. Они односторонне подходят к этому роману и игнорируют его особенности как художественного произведения, где читателя в первую очередь интересует судьба героев, правдивое изображение их характеров, реальный показ событий. Полагаем нецелесообразным принимать какие-либо меры по данному письму».
Упадок
«Русский лес» не запретят, он выйдет отдельным изданием в 1954-м, затем дополнительным, шестым, томом в собрании сочинений Леонова в 1955-м, и следом его переиздадут уже в 1956-м.
Но сам Леонов, разнервничавшийся и обозлившийся на то, что роман хоть и не убит наповал, как некоторые его прежние сочинения, но принят далеко не однозначно, а кое-кем ещё и унизительно раскритикован (причём на этот раз критиковали его люди молодые, что было вдвойне обидно), снова замолчит.
В 1954-м за весь год он опубликует статью «Волшебный город» и одну из немногих автобиографий, совершенно выхолощенную.
В начале 1955 года в журнале «Октябрь» выйдет переправленная (и не в лучшую сторону), так и не поставленная до тех пор на сцене «Золотая карета». Она и в «Октябрь»-то попала потому, что Леонова ввели в состав редколлегии журнала и он сумел опальную свою пьесу, сделав финал порозовее да пооптимистичнее, продавить.
Премьера «Золотой кареты» случится 1 декабря того же года в Русском областном драматическом театре… города Караганды. Наверняка и там были смелые и талантливые артисты и режиссёры, но знаменательно, что поближе к европейской части так и не нашлось ни одного театра, способного воплотить эту пьесу на сцене. Хотя уже известно было, что во МХАТе очень, очень хотят ставить «Золотую карету» — но столь же сильно боятся это сделать! А ведь год назад, в марте 1954-го, Леонов вновь был избран депутатом Верховного Совета СССР, в том же году вошёл в состав правления Союза писателей СССР, а в 1955-м стал членом Советского комитета защиты мира. И что? Это как-то влияло на судьбу его лучших сочинений?
В 1956 году Леонов вообще не публикуется.
К чертям такую жизнь! К чертям такую литературу! Ко всем чертям такое отношение!
Так часто бывает: после многолетней и мучительной работы вдруг ощущается глубокий упадок душевных сил. Именно это ощущение в середине 1950-х настигло Леонова.
Он неожиданно остро почувствовал, что не имеет своего понимающего, преданного, умного читателя.
В не столь далёком 1948 году Леонов писал литературоведу Владимиру Ковалёву: «В том словесном нагромождении, какое представляют мои книжки, могут быть любопытны лишь далёкие, где-то на пятой горизонтали, подтексты, и многие из них, кажется мне, будут поняты когда-нибудь потом».