Подельник эпохи: Леонид Леонов
Шрифт:
Может быть, и благо для Леонова, что не дожил Сталин до публикации романа и, по своему обыкновению, не прочёл его; серьёзных упрёков в недостаточном освещении «руководящей роли партии» ему было бы не избежать. Достаточно вспомнить, как всего несколько лет назад была разгромлена первая редакция фадеевской «Молодой гвардии» на тех же основаниях. А у Леонова вообще чёрт знает что творится: десятилетиями натуральные вредители мучают прогрессивного лесовода, ставшего к тому же ещё и коммунистом, — а партия о том и знать не знает, и ведать не ведает. И наказывает Грацианского
Что до упомянутого коммуниста Крайнова, то и в его облике Леонов отдельно отмечает почему-то «ледяной блеск», — и этот «лёд» ставит Леонову на вид критик Марк Щеглов, автор «новомировской» публикации о «Русском лесе».
Щеглов отдельно останавливается на мотивах «гуманистического холода» в романе.
«Какие холодно-рассудочные, бессердечные слова и образы рождаются у юных девушек — у той же Поли Вихровой и её подруги Вари Чернецовой…» — удивляется критик. Слишком ледяным и мучительным видится Леонову, по мнению Щеглова, восхождение к человеческому счастью и сам прогресс.
Щеглов в продолжение темы приводит в своей статье стихи, сочинённые женихом Поли и ей самой однажды продекламированные вслух: «…но с этой стремнины холодной / никто ещё не сходил / назад, в колыбель, в первородный, / привычный и тёплый ил».
«Нам представляется довольно отталкивающим этот странный оптимизм и это странное человеколюбие, — пишет Щеглов, замечательно метко подметивший пессимистические леоновские воззрения о человечестве. — Холодно-холодно от ледниковой чистоты и ясности, к которым подчас поднимает своих героинь Леонид Леонов из „привычного и тёплого ила“ (каким кажется им, вероятно, всё обыкновенное, человеческое)».
Да это не героиням Леонова так кажется! Это его потайная философия дала в романе неожиданный отсвет.
Едва ли не впервые за всю творческую жизнь Леонова замечания критиков по стилистике «Русского леса» кажутся нам достаточно обоснованными.
«…случается, — отмечает Антон Тарасенков, — риторика увлекает Л. Леонова в свои мнимо-красивые „бездны“, и тогда его герои, да и он сам, начинают выражаться так выспренне, так завихрённо-умственно и так „красиво“, что, право, теряется реальное представление о месте действия и характере персонажей».
Но на самые больные места Леонову наступает опять же Щеглов — и в данном случае писатель наверняка знал, что критик прав.
Щеглов усомнился в том, что Грацианского нужно было делать хоть и случайным, но всё ж таки провокатором и сотрудником охранки. Грацианский, по Леонову, не укоренён в советской действительности, а является неким атавизмом «проклятого прошлого»: и именно это кажется Щеглову надуманным и ложным.
И с ним ой как трудно поспорить. В защиту писателя можно сказать лишь, что он спасал книгу, спасал тему — и сделать отрицательного героя типичным советским профессором никак не мог.
«Грацианский у Леонова всю жизнь балансирует на кончике иглы, боясь разоблачения своей преступной связи с царской охранкой, — пишет Щеглов, — но это лишь один из возможных
Но как Леонов мог идти по этому пути?!
В конце концов, если б Леонов решил стать тотально правдивым пред самим собой, он должен был так или иначе связать если не с охранкой, то с белогвардейцами как раз Вихрова, а Грацианского вывести в качестве весьма распространённого советского типажа, эдакого рапповца от лесной науки.
Нет, это было невозможно! Немыслимо.
Наверное, это самое болезненное для художника — когда тебе ставят на вид те недостатки, о которых ты сам знаешь и которые исправить не в силах. Щеглову, в каком-то смысле, было проще критиковать — причём не впрямую критиковать, а намёками, которые, да, многие тогда уже понимали, и в первую голову — Твардовский, статью Щеглова в «Новом мире» опубликовавший. Но попробовал бы в те времена — а роман писался, напомним, в последние годы правления Сталина — хоть кто-то кроме Леонова сделать подобный выпад в сторону «левых» ортодоксов.
«Не хлебом единым» Владимира Дудинцева выйдет только в 1956 году, а «Белые одежды» его же, построенные, в сущности, на той же коллизии, что и «Русский лес» (только вместо лесного хозяйства там биология, а вместо Грацианского прототипы Трофима Лысенко), — в 1987 году.
Леонов Марку Щеглову этой статьи не простил. И когда молодой и, признаем, замечательно одарённый критик умер в 1956 году, в возрасте 31 года, Леонов был единственным, кто отказался поставить подпись под некрологом.
— Слишком много крови попортил мне этот молодой человек, — обронил писатель.
И в данной ситуации не знаешь, чью сторону принять: Леонова, который и так сделал максимально возможное в тех условиях, или Щеглова, справедливо потребовавшего невозможного.
Самыми опасными для Леонова в том далёком 1954 году оставались конечно же не идеологические и тем более не стилистические претензии, но претензии по существу романа. Происхождение Грацианского и «выспренная» речь героев не так сильно волновали партийное руководство — а вот прямая леоновская атака на маститых лесоводов вполне могла окончиться разгромом книги.
К слову сказать, на неоднозначную трактовку лесных проблем Леоновым Щеглов тоже намекает в своей статье: вот-де, мы сами не специалисты, но говорят, что Леонид Максимович со своим Вихровым и здесь что-то напутал…
Но до прямого партийного вмешательства никто из критиков и литераторов не решался самочинно принять ту или иную сторону в лесных проблемах — как принял одну из сторон сам Леонов. Посему в течение полугода критика романа в глубокий лес не забиралась, а путалась в трёх соснах: вот стилистика, вот роль партии, вот Грацианский, вот истеричная Поля… И опять всё то же самое по кругу.