Подельник эпохи: Леонид Леонов
Шрифт:
Станиславский ответил:
— Видите ли, товарищ, мы находимся в театре, во МХАТе, у нас актёр капризный, строгий, всякую дрянь играть не будет!
Актёр, впрочем, действительно водился и капризный, и строгий.
Леонов то спорит, даже дерзит, то идёт на уступки, понимая, насколько велик опыт у актёров Художественного театра.
В любом случае, поддержка Горького ему важна.
Приходится, правда, в письме извиниться, что не поздравил Алексея Максимовича с шумно отмечавшимся 35-летием литературной деятельности, назвав собственное поведение «свинством»: «Я слышал, что вы серьёзно больны? Искренно надеюсь, что
«Дорогой мой Леонид Максимович, что это Вы себя ругаете за то, что не писали мне? — отвечает ему Горький в последний день 1927 года, 31 декабря (не желает год закончить, Леонову не ответив). — Не писалось, — не было времени, охоты, явилось свободное время или охота — написали. И — всё в порядке».
«Когда пройдёт „Унтиловск“, вероятно, актёры снимутся в костюмах и гриме, не пришлёте ли мне? — просит Горький. — „Героев“ я хорошо помню, интересно бы взглянуть, как их изобразили артисты».
Леонов пишет Горькому, что работал над повестью, написал несколько рассказов («Тёмная вода», «Возвращение Копылева» и «Приключение с Иваном» из цикла «Необыкновенные рассказы о мужиках»).
«Очень рад, что Вы так много работали и над небольшими вещами, — отвечает Горький, — „Вор“, наверное, утомил Вас. Пожалуйста, когда напечатаете новые вещи — пришлите мне оттиски, — ладно? Буду благодарен. А — деревяшка?»
«Деревяшка» — это Горький вспомнил про фигурки из дерева, которые Леонов обещал ему вырезать. Леонов уже сделал ему Пигунка, героя своего рассказа («Всё дело у Якова Пигунка было в бороде. Была она спутанная и чёрная от дыма и копоти и свисала низко, на манер мочалки, которой печные горшки греют. <…> Яков есть сонный старичище. Жил он много лет. Дни текли своим чередом, а он своим. И боялся господь вынуть из него душу, потому что вся она пропиталась дёгтем насквозь» — такого вот вырезал).
Под конец письма Горький добавляет: «Спасибо за обещание прислать „Вора“. Хорошая книга».
Сказав весьма скупое: «хорошая книга», Горький, безусловно, пожадничал. Внутренне он сразу понял, что имеет дело с одной из самых важных книг и того времени, и русской литературы вообще.
Но не хочет Леонова в глаза нахваливать. Вернее — пока не хочет.
Спустя три недели Горький откажет Леонову в написании предисловия к собранию сочинений (у Леонова, в 29 лет, напомним, начало выходить первое собрание в пяти томах!). Впрочем, причины для отказа Горький называет понятные: «Писать о Вас нужно немало и очень хорошо, очень подробно… на эту работу нужно много дней, нужно всё Ваше перечитать и — внимательно».
Леонов не сдержится и скажет Горькому в письме: «О самом главном не переговорили мы». И, кажется, так и не переговорят.
Горький, впрочем, отвечает: «…самое главное — почувствовать друг друга, а это, на мой взгляд, было».
Тут Алексей Максимович имеет в виду и Леонида Андреева, и «мало заботится о себе», и всё иное, но Леонову, конечно, не сообщает, как именно он его «почувствовал».
Хотя, может, это и не столь важно. Зато Горький пишет о Леонове Ромену Роллану, выражая свой восторг «Вором». Просит, чтобы «Вора» издали во Франции, наряду с Михаилом Пришвиным (которого Горький ставил выше себя, как писателя).
«„Вор“, — сообщает Горький Роллану, — оригинально построенный роман, где люди даны хотя в
Чуть позже Горький во всеуслышание расскажет, насколько высоко он ценит Леонова.
«Чтобы убедиться в быстроте роста языка, стоит только сравнить запасы слов — лексиконы — Гоголя и Чехова, Тургенева и, например, Бунина, Достоевского и, скажем, Леонида Леонова, — напишет Горький в 1928-м. — В романе „Вор“ он совершенно неоспоримо обнаружил, что языковое богатство его удивительно; он дал уже целый ряд своих, очень метких слов, не Говоря о том, что построение его романа изумляет своей трудной и затейливой конструкцией».
Ещё раз уясним смысл сказанного Горьким: словарь Леонова не то что равен словарю классиков — он в чём-то даже больше. Не говоря о конструкции текста Леонова, чему Горький, писавший вещи в архитектурном смысле линейные, не мог не поражаться.
В одном из писем в начале 1929 года Горький фактически повторяет точку зрения и антисоветского Георгия Адамовича, и советского Луначарского, утверждая, что из «молодых» писателей Леонов — первый.
О Никитине Горький пишет: «…заболтался, изнебрежничался». О Слонимском: «…сухо и тускло». О Федине: «…преждевременно солидно». Начинает разочаровываться в Каверине, которого поначалу ставил очень высоко. «Зощенко способен на многое, — утверждает Горький и тут же уточняет: — Но ему следовало бы не забывать, что лучшее, сказанное им, „старушка, божий одуванчик“, а не „собачка, системы пудель“». Пильняк ему давно был неприятен и поперечен.
«Делу правильного развития языка служит, из молодых, один Леонов» — таково мнение Горького.
Не только «Вор», но и начавшийся вскоре «советский период» Леонова вызовет у Горького восторг.
Единственное, что до поры до времени Горький не замечает леоновских «закавык», смысловых его каверз. Не хочет он обращать внимание на то, что пока ему кажется в Леонове неглавным: быть может, наносным от Достоевского, быть может, просто случайным.
«Революцийка трахнула»
Семнадцатого февраля 1928 года состоялась долгожданная премьера «Унтиловска» во МХАТе.
Режиссура Василия Сахновского была отменной: тем более что ему все без малого два года репетиций помогал Станиславский. Леонов, пьесы которого впоследствии ставили сотни раз на многих площадках мира, об «Унтиловске» всегда вспоминал особо.
«Отлично понял замысел Станиславского художник Крымов, — говорил Леонов, — очень умело, соблюдая границы допустимой условности, сделал павильон. Вы помните, как начинается пьеса. Черваков обыгрывает Буслова в шашки, „припирает его в уголок“. И вот в спектакле Черваков и Буслов играли, сидя в тупике, в своеобразном геометрическом углу».
Станиславский после спектакля поднимается на сцену, обнимает и целует Леонова. Зал аплодирует стоя.
Леонов переживает настоящий театральный успех.
Но на девятнадцатом спектакле постановка была закрыта. Одним звонком из Кремля, безо всяких постановлений. Ходили слухи, что к запрету был лично причастен Иосиф Сталин, но документальных подтверждений тому нет.
Это был шок для всех. Для Леонова, для Станиславского, для Сахновского — ведь это был его режиссёрский дебют во МХАТе…