Подкарпатская Русь (сборник)
Шрифт:
Прощупал выпуклую надпись на плите. Отцова!
«Нянько, нянько… А таки чувствительно Вы целуетесь…» – горестно усмехнулся, трогая в кровь рассечённый висок.
В сердцах толкнул плиту, высвобождая ногу. Расхлебенилась, размахнулась настолько расщелина, что Петро мог опуститься в могилу.
И Петро, опираясь одной рукой на край отодвинутой плиты, а другой – на верх могильной стены, пружинисто, мягко опустился.
Не без боязни погладил бетонные стены, пол.
Всё было гладко, осклизло-холодно…
Пов i й, вiтре, на Вкраi ну,Де покинув я дiвчину,ДеПетро не мог понять, откуда лилась эта заветно-томительная песня, откуда шла.
А песня росла, набирала силу, ширилась.
Мiж горами там калина,Пiд калиной е хатина,В тiй хатинi дiвчинонька,Дiвчинонька-голубонька.Кто же пел?
В кручинном голосе Петро вроде угадывал то молодого отца своего, то молодого кума Торбу, то стариков, что были на вечёрке…
Петро так явственно их заслышал, что высунулся из могильной ямы удостовериться, что пели именно они.
Но сверху давила духотой чёрная тишина, нигде не было ни живой души.
А может…
А может, то пели все молодые мужики, покинувшие в горевую годину дома, в Карпатах, невест, молодых жён, и отправившиеся в чужую землю за своей долей? Не нашли своей доли и молодыми полегли в эти каменные мешки?
Повiй, вiтре, де схiд сонця,Де схiд сонця, край вiконця,Край вiконця постiль бiла,Постiль бiла, дiвча мила.Повiй, вiтре, тишком-нишкомНад рум’яным бiлим личком,Над тим личком нахилися,Чи спить мила, подивися.Чи спить вона, чи збудилась,Спитай iї, з ким любилась,З ким любилась и кохалась,И любити присягалась.Як заб’еться iй серденько,Як зiтхне вона тяженько,Як заплачуть карi очi –Вертай, вiтре, опiвночi.А якщо мене забулаИ другого пригорнула,То розвiйся по долинi,Не вертайся з України.Вiтер вiе, вiтер вiе,Серце вяне, серце млiе.Вiтер вiе, не вертае,Серце з жалю замирае.Петро достал из гамака карточку.
На карточке мамко была ещё молодая, и Иван с Петром ещё хлопчики. Это их первая карточка. С осени сорок четвёртого. Верховина тогда только что надела шапку Советов, и у бездольных Голованей просеклись первые рубляши. Из тех первых рублевиков они и отложили на этот снимок…
В тесной печали глянул Петро на карточку, в тёмное зеркало будто посмотрелся, и бережно поставил её в передний могильный угол.
36
В чёрном деле честь не спрашивай.
Притискивая к груди свёрток, старик неслышно выскользнул из дома и тут же попятился, вжался в тень за угол. Навстречу катил одноглазый «Мустанг». У Марииной машины со светом бегала лишь одна сторона.
Мария с Петром не заметили старика, это было ему в руку. Настёгивая из последнего, торопился он чёрными улочками к Джимми. В другой раз не сел бы с ним рядом в одном чистом поле, а тут статья особая.
– Дедулио-о! – пропел Джи, притворно раскинув руки. – Каким ветром?
– Русинским! Русинским!.. – отпыхиваясь от скорых шагов, повторял старик с каким-то торжеством, с каким-то ясным, с видимым вызовом и в голосе, и в самой манере держаться. Так ведут себя люди, раз и навсегда решившиеся на что-то такое, на что прежде у них целую вечность не хватало духу.
Джи скрестил руки на груди, в нетерпеливой выжидательности уставился на старика, понимая, что тот спроста к ночи не прикатит.
– Я скромно подозреваю, – вязко залоснился лицом Джи, – что я тебе крупно нужен. Крупное дело? Не так ли?
– Джимка! Пёс ты муругий! Как же без крупной надобности?
Старик забирал широко, для прочного разгона подступался к затее с дальних подходов.
– Дедулио! Голубчик! – Джи облапил старика и даже, кажется, без фальши чмокнул в дряблую, вислую щёку. – Ещё минуту назад я молил Бога послать мне… Боженька не фраер, он всё слышит! Дошла до его уха моя молитва. Снарядил тебя передать мне тысчонку?
Пухнул Джи с радости.
Победно выставил руку с предельно разжатыми пальцами.
– Не тяни, дедулио! Спеши облегчить свои карманы, а заодно и участь мою.
Размыто улыбаясь, не зная, серьёзно ли, в шутку ли отнестись к словам Джимки, старик, слабо высвобождаясь из сатанинских объятий, выдавил с чужеватинкой:
– А ты сукин сын…
– Ему щенка, да чтоб не сукин сын! – захохотал Джимка. – Тыщу на кон!
– А с чего ты взял, что я тебе купилки принёс?
– Ну не пришёл же ты пожелать мне спокойной ночи!
– Откуда ты, идоляка, взял, что я тысяченачальник? И почему именно тысячку?
– Тыщу и сорок центов, – уточнил Джимка.
– А это что ещё за набавка?
– В сорок центов я ценю твоё дело и в тысячу джорджиков – своё умение, как провернуть его интеллиго. Без помарок.
– Тыщу! – отшатнулся старик. До него только сейчас стало доходить: целую тыщу ломит Джимка! – Откуда? Вымогателец! Откуда? Откуда мне взять столько? Сцелело с гостеванья у меня капиталишку, как от пожару травы…
– Вот видишь! – в голосе у Джи дрогнули просительные нотки. – На слове ловлю. Что-то у тебя да осталось. У меня ж кругом ноль! А мне, – подолбил ногтем часы у себя на запястье, – а мне через час к шефу. Какой чёрт даёт шефам жён?! Иди волоки тысячный презент!.. Пунктуальная стервь… За месяц наперёд припёрлась к маман в лавку, облюбовала серьги, похвалила, что значит: это мне по вкусу, пускай несёт на день рождения. Да по карману ли мне серьги те проклятые? А ей это до зонтика. Большое дело сделала, похвалила! Теперь вот она ждёт… Из года в год, из года в год… Вот идти. Что нести? Одно перепуганное плевало? [72] Навар невелик. Зато убыток явный. Завтра же шеф замочит и высушит на солнышке. Ну выжмет же с работёхи! Выручай, голубчик! Уж дай тыщу…
72
Плевало – лицо.