Подкидыш

Брусков Валерий Петрович

Колли удивленно глянул на грязно-зеленый сверток, кричащий посреди топчана.

– А с чего ты взял, что это пацан?

– В сугробе он лежал голым.

Калашников осторожно приоткрыл дверь в медицинский отсек и на цыпочках вошел внутрь. Дюпон, которому выпало счастье дежурить первым, бессовестно дрых за рабочим столом, положив голову на сцепленное руки. Юный и пока безымянный

приемный сын пяти отцов спал на операционном столе, запеленутый в больничную простыню, криво изрезанную скальпелем. Рядом с Дюпоном стояла целая батарея пустых, початых и полных бутылочек с молоком. Слабый свет ночника делал их похожими на бризантные снаряды.

Калашников любовно поправил на малыше импровизированный конверт. Младенец во сне замотал головкой и зачмокал сложенными в трубочку пухлыми губками.

"Брюнет, - подумал Сергей.
– С голубыми глазами... Весь в меня".

Дверь за спиной скрипнула. Он обернулся.

В отсек почти по-пластунски вползал Хаусман. Калашников приложил палец к губам. Вилли энергично закивал и крадучись подошел к ребенку. Почему-то он был босой.

– Чего не спишь?
– прошептал Калашников.

– А ты?

– Я его первый отец. Я его нашел.

– А я второй. Я ему делал соски.

– Только тихо.

– Само собой.
– Хаусман нагнулся над спящим дитем, и поправил и без того безукоризненно лежащее на нем одеяльце.

– Спит, мерзавец. И в ус не дует...

Дверь опять скрипнула.

– Колди, - попытался угадать Хаусман.

– Нет, Родригес, - с трудом прошептал Калашников, которому привычнее было орать.
– Колли никогда не любил детей.

...Они шли один за другим и были страшно удивлены, обнаружив в отсеке остальных.

– Какого черта?
– прошипел Колли, разглаживая приготовленные для ребенка подгузники.

– Вот именно, - сказал Родригес, прикрывая салфеткой ночник, который и так не светил на личико малышу.

– Ну вот...
– вздохнул Хаусман.
– Вся семейка в сборе. В какой последовательности будем нянчиться, папаши? Серж вне конкурса, остальным придется тянуть жребий... Жак уже получил свое, нам до утра тоже кое-что перепадет. Никому не будет обидно.

Дюпон проснулся оттого, что отлежал руки. Он поднял голову. На топчанах вповалку спали все няньки. Гигантский Калашников свешивался со всех сторон; тощий Хаусман напоминал сложенный складной метр; пухлый Родригес, мерзший почему-то даже летом, был закутан в принесенное из его каюты одеяло. Колли спал сидя, его очередь была последней, и он заснул на боевом посту. В его руке мертвой хваткой была зажата пустая бутылочка из-под молока.

За окном уже было светло и Дюпон выключил ночник. Размяв онемевшие руки и шею, он подошел к малышу.

Ребенок не спал. Он лежал, играя пальчиками выпростанных из ненадежного конверта ручек и, глядя на Жака огромными, необыкновенно живыми и умными для его возраста глазами, улыбался беззубым ртом. Дюпону показалось, что младенец сильно вырос за ночь.

– Отцы!
– громко сказал он.
– Что же вы проспали своего дитятю? Ему скучно!

Калашников шумно свалился на пол с мелкого для него топчана. Хаусман с кряхтением стал распрямляться, а Колли выронил бутылочку. Только Родригеса не проняло. Тогда с него содрали одеяло и этого оказалось достаточно.

Хаусман подошел к куче грязного белья в углу и, брезгливо поморщившись, кончиками пальцев приподнял одну из пеленок.

– И где только он берет эту гадость? В молоке ничего такого не было.

– Это он специально для тебя, - едко сказал Колли.
– Он знал, что их стирать будешь ты.

Они впятером сгрудились вокруг стола и принялись услаждать ребенка и себя самих всевозможными "козами", гримасами и сюсюканьем. Младенец был счастлив вместе с ними!

И вдруг он перестал улыбаться. В его глазах появилось странное выражение. Он округлил свой крохотный ротик.

– Здравствуйте, - услышал Калашников.

– Хау ду ю ду, - услышал Колли.

– Гутен таг, - услышал Хаусман.

– Бонжур, - услышал Дюпон.

– Буэнос диас, - услышал Родригес.

– ...вы прошли вступительный экзамен в начальный класс Галактической гимназии. Я ваш первый учитель. Меня зовут...