Подкидыш

В.Брусков

Подкидыш

Калашников определенно злоупотреблял дезинфекцией. Все сроки стандартного цикла уже прошли, а он, похоже, и не собирался покидать камеру. Колли занимался своими делами, и периодически подходил к пульту контроля, дожидаясь, когда Сергею надоест нюхать эту гадость.

– Серж!
– наконец не выдержал Колли.
– Ты стал токсикоманом?

Калашников помалкивал, словно наслаждаясь мерзостью, которой была насквозь пропитана камера. Колли пожалел о том, что в камере отсутствует видеоаппаратура. Он слышал только

– Серж, - заволновался он.
– Ты в порядке?

– Уже нет, - буркнул Калашников.
– И ты скоро свихнешься. Вместе с остальными.
– Он опять забубнил что-то сюсюкающее.

– Это уже интересно, - сказал Колли.
– Серж, прости за назойливость, но, может, тебе требуется врач?

– Требуется, - проворчал Калашников.
– Педиатр.

– У тебя что, началась вторая молодость? Или детство?

– Да, - серьезно сказал Калашников.
– Грудное.

Колли почесал затылок, не понимая. Весельчак Серж вел себя как-то странно. Чувство юмора ему похоже изменило.

– Серж.
– Колли все же пытался прояснить обстановку.
– Ты там случайно кровожорку на лету не глотал?

– Я - нет, - проворчал Калашников.
– Но кто-то здесь точно объелся белены.

Колли пожал плечами. Тьма неясности так и не рассеялась.

– Открывай!
– скомандовал Калашников.
– Только не падай в обморок.

– Ото!
– воскликнул Колли.
– Даже так?

– И не только, - загадочно произнес Сергей.

Дверь камеры отъехала в сторону и на ее пороге возник огромный Калашников в покрытом зелеными потеками защитном костюме; почему-то без респиратора и с небольшим свертком, который он бережно прижимал к своей необъятной груди. В облике Сергея было нечто такое, что заставило Колли испугаться и восхититься одновременно.

– Во!
– наконец сказал он, поднимая вверх большой палец.
– Смотришься! Мадонна с младенцем!

– Я так и думал, - на полном серьезе пробасил Калашников, не принимая вызова, и затопал своими грязными сапожищами к топчану. Нагнувшись, он принялся что-то делать, бурча себе под нос. Колли подошел ближе, стремясь удовлетворить распалившееся любопытство.

Неожиданно Сергей резко выпрямился и сделал шаг назад, чуть не затоптав любопытного химика. И тут Колли увидел такое, от чего забыл о вспыхнувшем в нем яростном желании отчитать за неосторожность этого двуногого мамонта.

На топчане, замотанный в обрывок защитной прорезиненной материи, лежал младенец. Живой. Крохотный... Колли давно не видел таких малышей, а этому было не больше одного-двух дней. Его сморщенное личико отражало безмятежность сна, в котором кроха еще не мог ничего видеть.

Колли подошел к топчану и машинально потрогал розовый лобик. Лобик был влажный и горячий, хотя на планете стояла зима.

– Вот...
– Произнес за спиной Калашников.

– Что, вот?
– не понял Колли.
– Ты его что, родил?.. Сам?.. От кого?

– От святого духа! Что делать будем?

Колли резко повернулся. Калашников держал в руках респиратор, который, очевидно, только что снял с ребенка.

– Что делать?
– Колли обернулся к малышу, совсем недавно пришедшему в этот мир, но спавшему с выражением старого скептика, уже знавшего, что он ни на что не годен.
– Что делать? Для начала хотя бы объясни, где ты выкопал это чадо?

– Вот именно, выкопал, - сказал Калашников, освобождаясь от спецкостюма.
– В сугробе. Прямо под дверью.

– Подкидыш, - догадался Колли.

– Ага!
– громыхнул Калашников, отбрасывая липкое снаряжение. Трехголовая мимикрода приволокла в хитиновом подоле незаконнорожденного!

Колли, поедая младенца глазами, согласно кивал. Все происходящее казалось ему нереальным, инсценированным.

– И все-таки, откуда он? До ближайшей беременной женщины не менее шести парсеков, а мимикрода вряд ли сможет произвести на свет гуманоида. Даже если кто-то из нас и согрешит с ней.

– Тьфу на тебя!
– сплюнул Калашников.
– Что за гадости ты мелешь?! И какая, собственно, разница, откуда взялся ребенок?! Он здесь, и теперь мы просто обязаны о нем заботиться! Разбираться будем потом!

Колли почесал затылок.

– Надо собирать народ.

Младенец проснулся и поднял крик в самый разгар темпераментной дискуссии, когда Хаусман уже почти готов был признать свое отцовство.

– Тихо!
– рявкнул Калашников.
– Разорались тут! Разбудили дитя. Сейчас он нам устроит! Кто знает, чем кормят младенцев?

– Грудью, - это сказал Колли.
– Специалисты есть?

Все молчали. Никто не имел такого опыта.

– Я могу имплантировать под кожу затравку, инициирующую развитие молочных желез, - сказал Дюпон.
– Лактацию гарантирую. Добровольцы - шаг вперед!

Калашников глянул на свою косматую грудь, рвущуюся из тесной майки.

– Нет, только не тебе!
– запротестовал Дюпон.
– У тебя он умрет с голоду раньше, чем раскопает в этих дебрях то, что ему нужно.

А младенец продолжал орать так, как может орать лишь обладатель совершенно пустого желудка, в котором гуляет эхо.

– Концентрированное молоко у нас найдется, - задумчиво сказал Хаусман.
– Соску мы сделаем из резиновой перчатки. Но это ведь только половина дела... Грудные младенцы умеют портить пеленки, которые потом надо стирать и гладить. А иногда они болеют.

Дюпон поднял вверх руки.

– Ребята, на меня надежд мало! Я травматолог, а тут нужен детский врач.

– Не прибедняйся!
– проревел Калашников.
– Что у него внутри - ты знаешь, а это уже большое дело. Установим круглосуточное дежурство до тех пор, пока не прилетит вахтовый корабль. Пацан к тому времени будет уже ползать и делать пи-пи в кастрюлю.

– Какой пацан?..
– оживился Колли.

– Наш, наш...
– сказал Калашников.
– Которого мы теперь будем коллективно вскармливать.