Подкидыши чужих галактик
Шрифт:
Корлит давным-давно уже оставался единственным лекарем в поселении ларитов. Его друг, Синтан, с которым они вместе учились у старого шамана кочевников Атошира, умер молодым, а найти среди ларитов таких, которые захотели бы посвятить себя нелегкому искусству врачевания и шаманства, ему не удалось - потому что лариты и без учения жили хорошо. Зачем им было трудиться?..
А теперь Корлит был уже очень стар, и уже не успел бы никого выучить, даже если бы и нашелся какой-то юноша, желающий помогать людям...
И он ничего не мог поделать с новой большой болезнью, постепенно охватившей все
Один за другим пустели дома, одна за другой вымирали целые семьи, большие и маленькие. Людей охватил ужас. Они боялись выходить на улицу, боялись говорить с соседями, боялись всего, даже собственной тени... А некоторые, решив, что это древние боги наслали на племя кару за то, что оно отказалось от кочевой жизни и осело на побережье, связавшись с морскими злыми духами, выволокли из конюшен старые полусгнившие возки дедов и, кое-как починив их, ушли в степи. Среди них было и несколько внуков Корлита и Джелы. Корлит и не думал удерживать их. Наоборот, узнав об их сборах, он лишь сказал на прощанье:
– Может быть, так и лучше.
Может быть, его внуки не только избегнут гибели, но и найдут настоящее счастье, подумал он.
Корлит несколько раз за те полгода, что по поселку ползла болезнь, пытался поговорить со старейшиной, убедить его, что нужно послать за лекарями в другие племена, что нужно попробовать спасти тех, кто еще жив, но Солун окончательно утонул в тяжелом сладком дыму, ушел в мир грез и видений, и совсем ничего не слышал. Он даже не заметил, как и сам заболел... и умер, продолжая пребывать в счастливом и радостном тумане, рожденном горной травой.
И дарейты ничем не могли помочь гибнущим людям. Они приносили по просьбе Корлита все новые и новые морские растения, моллюсков и рыб, и Корлит пробовал готовить из них отвары - но все было впустую. Ничто не могло остановить забредшую к ларитам смерть. Лариты продолжали умирать. И никому в целом мире не было до них дела. И те два каравана торговцев, что ушли еще до начала болезни, не вернулись домой, прослышав о страшном море, напавшем на поселение. Они не стали интересоваться даже судьбой своих семей, оставшихся в поселке, боясь подхватить заразу от гонца.
А Корлит все бродил и бродил по поселению, заходя то в один дом, то в другой, пытаясь хоть как-то утешить и ободрить людей, хоть как-то облегчить их страдания... а потом наконец слег сам. И верная Джела, прошедшая с ним бок о бок всю долгую жизнь, тоже заболела... и из всех их детей и внуков один только Анор оставался рядом с ними, когда они умирали.
И наконец ларитов не стало.
– Анораль!
– резко прозвучало в ушах маленькой ларитки.
– Опять размечталась, бездельница?!
Анораль подхватила бадейку с вычищенной рыбой и торопливо зашагала к навесу, под которым прятались огромные чаны. Высокая костлявая рыбачка, в доме которой жили теперь Орс и Анораль, стояла возле одного из чанов, подбоченившись, и злыми глазами следила за девочкой.
– Ну, что, барыня, снова от работы увиливаешь?
– сварливо заговорила рыбачка, когда Анораль подошла ближе.
– Пора уж забыть свои барские замашки! Или надеешься снова в шелках ходить? Ты их заработай сначала! У, дрянь!
– И женщина, не зная, куда выместить свою вечную злобу, с размаху ударила Анораль по затылку.
Девочка упала, выронив бадейку, и рыба рассыпалась по песку. От этого тощая мегера окончательно разъярилась.
– Ах ты, паршивка!
– заорала она.
– А ну вставай, собирай всё, иди мыть! Ну, дрянь, ну... нарочно, всё нарочно делает, всё назло!
– Женщина просто захлебывалась от бешенства.
Анораль молча поднялась, торопливо собрала серебристых рыбин, залепленных белым песком, и побежала к воде.
Высыпав рыбу неподалеку от кромки пенистых волн, девочка зашла по колено в море, тщательно прополоскала бадейку и, поставив ее в сторонке, принялась мыть испачканную рыбу. Но мысли Анораль были при этом далеко-далеко...
...Она снова вспомнила о том, как хозяин шхуны, на которой они с Орсом сбежали из поселка ларитов, просто-напросто отобрал у них мешочек с жемчугом, а после высадил детей на островке, где стояли сараи, в которых вялилась рыба. Там никто не жил, и лишь раз в неделю рыбаки причаливали возле этого острова, чтобы забрать просохшую рыбу и развесить свежую. И целых четыре дня они с Орсом просидели там, пока их не подобрала пришедшая лодка. Хорошо еще, что в одном из сараев нашелся небольшой жбан с пресной водой, а то бы детям и вовсе было не выжить...
А потом начались скитания.
Сначала они очутились в нищем рыбацком поселке, далеко от того большого приморского селения, в котором жили сейчас. Там было всего десять домов, и ни один из рыбаков не имел своей лодки - все работали на хозяина, вовсе не появлявшегося в их краях. Делами заправлял староста. Он сам продавал весь улов скупщикам, и сам рассчитывался с рыбаками, - не забывая, конечно, и о своей выгоде. Но в общем люди были им довольны, считая, что могло быть и хуже. Староста взял беглых детей к себе, но они недолго пробыли в его доме. Он решил, что выгоды от них слишком мало. И, недолго думая, продал тетку и племянника в места побогаче. И вот уже четвертый месяц они, выбиваясь из сил, работали на тощую злую рыбачку и ее мужа, владельца самого большого и нового баркаса в поселке. Орс помогал по дому и на кухне, а его десятилетней тетушке пришлось вместе со взрослыми женщинами чистить на берегу рыбу для засолки. Кормили детей объедками, а спали они в чулане, на груде грязной ветоши. Но они не жаловались. Никогда. Ведь они сами ушли из дома, сами выбрали свой путь...
Но Анораль постоянно видела сны. Нет, это были сны не об ушедшей жизни в богатом доме, в холе и неге... Она видела море, дарейтов, она говорила с ними. Они знали о ней все - но ничем не могли помочь ей и ее маленькому братишке-племяннику. Пока не могли. Однако девочка была уверена - дарейты что-нибудь придумают. И поздно вечером, перед сном, Анораль говорила:
– Ну, еще немножко потерпим, Орс, а потом что-нибудь случится.
– Что?
– спрашивал Орс, печально глядя на Анораль темными глазами, казавшимися невероятно большими на измученном, худом личике.