Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
Шрифт:
нее, о нем пишут статьи в газетах, его физический и моральный облик перед ее глазами, то
есть, он хочет думать, что ее привлекает мужчина Мопассан. А в каком он, черт возьми, положении, он может только гадать! Какая она? Может быть, молодая и очаровательная, и
он будет счастлив целовать ей ручки? А может быть, старая консьержка, начитавшаяся
романов Эжена Сю? А может быть, и образованная и перезрелая девица-компаньонка,
тощая, как метла? Все может быть.
Он
“Во мне нет ни на грош поэзии. Я отношусь ко всему с одинаковым безразличием и две
трети своего времени провожу, безмерно скучая. Последнюю треть я заполняю тем, что
пишу строки, которые продаю как можно дороже, приходя в то же время в отчаяние от
необходимости заниматься этим ужасным ремеслом, которое доставило мне честь
заслужить ваше - моральное - расположение”.
Он говорит о том, что щупает почву и задает ей сразу кучу вопросов, по которым
собирается набросать ее портрет:
“Какие духи вы предпочитаете?
Вы гурманка?
Какой формы ваше ушко? (Он прекрасно понимает, что она молода. Какого черта
спрашивать про ушко у старой грымзы-консьержки?
– авт.)
Каков цвет ваших глаз?
Не музыкантша ли вы?
Не спрашиваю вас, замужем ли вы. Если да, вы ответите, что нет. Если нет, ответите да”.
Забегая вперед скажем, что на последний вопрос она отвечает так, что ответ понятен ему: не замужем и очень распутна, хотя и говорит, что ее любимый аромат - аромат
добродетели:
“Если бы я не была замужем, как я могла бы читать ваши ужасные книги?” Ответы на все
другие вопросы просты и искренни. Гурманка, или скорее прихотлива в еде. Маленькие, немного неправильной формы, но красивые уши, серые глаза. Музыкантша, но не так,
чтобы очень...
Оба играют, оба кокетничают, оба позируют. Ведь ловелас - это та же кокетка, только
мужского рода. Похоже, что в данной дуэли Мопассан даже большая кокетка, чем
Башкирцева.
“Вы смертельно скучаете! Ах, жестокий! Это вы говорите для того, чтобы не оставить мне
никаких иллюзий на счет мотива, которому я обязана вашим посланием... Клянусь вам, я
не знаю ни цвета ваших волос, ни вашего роста, и, как частного человека, я вижу вас
только в строках, которыми вы меня удостаиваете, да сквозь обнаруживаемую вами
немалую дозу злостности и позы”.
Она добавляет, что плоский натурализм не мешает ему и что он неглуп, расценивая это, как комплимент со своей стороны. Она даже делает откровенное признание, что он ее
интересует. Это признание было купированно во всех изданиях переписки, поскольку
выдавало ее намерения.
Чтобы покорить его, она сыплет именами и цитатами:
Бальзак, еврей Баарон, Шпицбубе из Берлина, Библия.
А на счет продажи своих строк, она даже его утешает: никогда еще не было истинной
славы без золота.
“Впрочем, все выигрывает в хорошей оправе - красота, гений и даже вера. Разве не явился
Господь самолично, чтобы объяснить своему слуге Моисею орнаменты ковчега и
приказать ему, чтобы херувимы, которые должны охранять ковчег по бокам, были сделаны
из золота и отменной работы”
В свои двадцать пять лет она начала уже блестяще писать, сказывается ежедневная
тренировка, и не раз, и не два переигрывает в этой переписке известного писателя. Пока
она женщина. Но стоит ей намекнуть, что она может оказаться мужчиной, как Мопассан
перехватывает инициативу, только она не сразу понимает, что развязала ему руки. 3 апреля
1884 года он отправляет ей из Канн письмо, в котором переходит в наступление:
“О! Теперь-то я вас знаю, прекрасная маска: вы преподаватель шестого класса лицея
Людовика Великого. Признаюсь, я уже и раньше догадывался об этом, так как ваша бумага
издает легкий запах нюхательного табака. Посему я перестаю быть галантным ( да и был
ли я таковым?) и начну обращаться с вами, как с ученым мужем, то есть как с врагом”.
В своем письме Башкирцева нарисовала толстого мужчину, спящего в кресле под пальмой
на берегу моря. Мопассан тоже любит рисовать на полях рукописей и писем, портрет ему
понравился, но он указывает на некоторые погрешности “старому плуту, старой классной
крысе, старому латинскому буквоеду”, как он теперь называет своего корреспондента.
Живот у него меньше, он не курит, не пьет вина, пива, и никаких других спиртных
напитков, - ничего, кроме воды.
Дальше следует признание, рассчитанное уж не как на “старого латинского буквоеда”, а
явно подразумевающего все-таки симпатичную собеседницу, но доверительно, как своему
парню. Это следующий шаг в его наступлении - сделать ее соучастницей.
“ По правде говоря, я предпочитаю всем искусствам красивую женщину.
А хороший обед, настоящий обед, изысканный обед я ставлю почти на ту же ступень, что
и красивую женщину”.
Здесь нет никакой позы, рисовки, это совершенная правда, но смотрится, как изысканная
поза. Ведь не может же человек, тонкий писатель быть столь циничным. Может. И
призывает свою корреспондентку быть такой же раскрепощенной. Раскройтесь, милая, я
жду! Раскройтесь и перейдем к делу. Ведь вы же этого хотите?!