Подлодка [Лодка]
Шрифт:
Как у него это получается? Только тут до меня доходит, что рыдают в другом углу центрального поста.
Старик распрямляет спину и замирает. Какую-то долю секунды он сидит, будто аршин проглотил. Затем он опять ссутуливается и медленно оборачивается. Он смотрит на старшего механика. Проходят мгновения, и вдруг он рявкает:
— Вы что, совсем спятили? Возвращайтесь на боевой пост! Живо!
По уставу старший механик должен был ответить: «Jawohl, господин каплей!» Но он лишь шире открывает рот, будто собираясь закричать в истерике.
Я потерял слух, говорю я себе: он вопит, но я не слышу ни звука. Но мои уши в порядке! Я слышу, как Старик бросает ему в лицо:
— Черт вас возьми, да возьмите себя в руки!
Он встает на ноги.
Рыдания прекращаются.
— Эсминец на ста двадцати градусах, — докладывает акустик. Старик раздраженно моргает.
Старший механик начинает беззвучно корчиться в муках — как будто находясь под гипнозом. Я вижу, как по его телу пробегают конвульсии. Только бы он не лишился чувств!
— Немедленно вернитесь на боевой пост! — и сразу продолжает, угрожающе понизив голос. — Я сказал — немедленно!
— Сто десять градусов. Становится громче! — шепот оператора сонара похож на монотонный речитатив священника.
Старик еще ниже нагибает голову, затем расслабляется и делает два или три шага вперед. Я приподнимаюсь, чтобы уступить ему дорогу. Куда он направляется?
Все-таки наконец старший механик встрепенувшись, превозмогает себя и выпаливает:
— Jawohl, господин каплей!
Затем он бросает вокруг себя беглый взгляд и, согнувшись в три погибели, исчезает через кормовой люк, пока Старик не видит его.
Командир, который уже занес ногу, чтобы перешагнуть проем люка, ведущего в носовую часть лодки, останавливается и оборачивается со странным выражением на лице.
— Господин каплей, он ушел, — запинаясь, произносит шеф.
Командир возвращает ногу назад. Такое впечатление, словно кинопленку внезапно запустили в обратном направлении. Командир неуклюже, в молчании возвращается на свое место, похожий на слегка контуженного боксера, который не может сфокусировать зрение минуту-другую после пропущенного удара.
— Я бы сейчас пристрелил его!
Пистолет в его кабинке!
— Право руля до упора! Курс двести тридцать градусов! — произносит он обычным голосом. — Шеф, опустите ее на пятьдесят метров!
— Шум винтов на десяти градусах, — рапортует акустик.
— Принято! — отзывается Старик.
Лучи АСДИКа скребут и скрежещут вдоль корпуса лодки.
— Отвратительно, — шепчет он.
Все, кто был на центральном посту, понимают, что это относится не к АСДИКу, а к старшему механику.
— И единственный изо всей команды — это Франц! Позор! — он с отвращением качает головой, словно увидев эксгибициониста. — Под арест его. Я посажу его под арест!
— Эсминец атакует, — бубнит акустик.
— Курс — двести градусов. Обе машины — малый вперед!
Старик опять прибегает к старой уловке: свернуть в сторону, спрятаться в кустах. Сколько еще раз этот маневр будет спасать нас?
Из люка носового отсека разит кислятиной. Кого-то там вырвало.
Оператор вновь сощуривает глаза. Всякий раз, завидев у него такое выражение лица, я пригибаюсь и втягиваю голову в плечи.
В корпус лодки ударяет дробь, вслед за ее постукиванием обрушивается удар неимоверной силы, и тут же могучим эхом раздается зловещее бурчание и рев воды.
К эху примешиваются пять раскатов грома. В несколько секунд все, что не было закреплено, приходит в движение и начинает соскальзывать и скатываться в направлении кормы. Когда раздались взрывы, шеф прибавил ходу, и теперь, перекрывая последовавший шум, он орет:
— Откачивайте!
Он стоит за спинами операторов глубинных рулей, пригнувшись словно для прыжка.
Громовые раскаты и рев не утихают. Мы продираемся сквозь оглушающие струи водопада. Сквозь грохот слышно, как работают трюмные помпы.
Не успел шеф остановить их, как еще три удара сотрясают лодку.
— Продолжайте откачивать! — шеф громко вбирает в легкие воздух, бросив мимолетный взгляд на командира. Может ли такое быть, чтобы в нем промелькнуло выражение удовлетворенности. Неужели он может сейчас испытывать чувство гордости оттого, что его помпы все еще исправно работают?
— Они стараются для Вас изо всех сил, шеф, — замечает Старик. — Отличная работа!
04.00. Мы пытаемся скрыться в течение уже — скольких часов? Я потерял им счет. Большинство людей на посту управления сидят, локти опираются на колени, головы обхвачены ладонями. Никто даже не поднимает лица. Второй вахтенный офицер так пристально смотрит в пол, словно наблюдает, как из палубных плит вырастают грибы. Оторванная от выдвижного перископа круглая поворотная шкала болтается на одном проводке. Слышится звон падающих стеклянных осколков.
Но чудеса случаются и в нашей жизни! — Лодка сохранила герметичность. Мы по-прежнему можем двигаться, по-прежнему на плаву. Двигатели работают, винты крутятся. Мы можем двигаться прямо вперед, и у нас остается еще достаточно мощности, чтобы поворачивать руль. Шеф может управлять лодкой: сейчас она стоит на практически ровном киле.
Штурман склонился над «картежным» столом, будто зачарованный им; его голова почти легла на его поверхность, а иголки циркуля, зажатого в его правой руке, воткнуты в линолеум.
Помощник по посту управления засунул два пальца в рот, очевидно, приготовившись свистнуть.
Второй вахтенный офицер, по всей видимости, пытается подражать самообладанию командира. Но кулаки выдают его: они вцепились в бинокль мертвой хваткой — он продолжает висеть у него на шее — и он очень медленно изгибает запястья, то в одну сторону, то в другую. Костяшки пальцев даже побелели от напряжения.