Подлодка [Лодка]
Шрифт:
Спустя некоторое время снизу докладывают, что принята радиограмма. Купш вошел в контакт с тем же самым конвоем; Стекманн поразил шеститысячник.
Меня охватывает прилив усталости. Мне нельзя прислоняться к бульверку или дальномеру — а то я могу заснуть стоя. В моем черепе гулкая пустота, как в опорожненной бочке. И я ощущаю судороги, сводящие мой желудок. И давление в мочевом пузыре. На негнущихся ногах я спускаюсь в лодку.
Старшего механика Франца не видать в его каюте. После того, как он свалял такого дурака, он старается не показываться на людях. На самом деле у него сейчас должно быть время отдыха. Вероятно, он боится высунуть нос из машинного отделения.
Рванувшись в сторону кормы, к гальюну, я наталкиваюсь у его двери на второго вахтенного офицера. Значит, его мучает та же потребность, что и меня. Боже мой, ну и вид у него: осунувшееся, раздраженное лицо старого гнома. Мне кажется, что торчащая щетина его бороды и то потемнела. Я смотрю на него в замешательстве, пока до меня не доходит, что это обман зрения, создаваемый побелевшей кожей, которая стала одного цвета с мелом. Просто щетина стала больше выделяться.
Когда он появляется из-за двери, то спрашивает у стюарда кофе.
— Думаю, лимонад был бы более уместен, — замечаю я.
Стюард замешкался, не зная, чего от него хотят. Второй вахтенный вытягивается в углу койки, не считая нужным отвечать что-либо.
— Лимонад, — я принимаю вместо него решение. — И для меня тоже.
Сон пойдет нам обоим на пользу. Зачем же тогда пить кофе?
Только я начал с наслаждением устраиваться на койке, как появляется Старик и требует:
— Быстрее, дайте что-нибудь поесть!
Стюард возвращается с лимонадом и двумя кружками.
— Крепкий кофе и холодную нарезку, да поживее! — требует Старик.
Стюард появился не вовремя. Кок должен иметь пищу наготове и ожидать только команды подать ее на стол.
Старик жует, останавливается и снова принимается жевать, вперив взор прямо перед собой. Тишина становится гнетущей.
— Еще три корабля отправили на дно, — нарушает он молчание, но в его голосе нет ни капли торжества; даже напротив, он кажется мрачным и недовольным.
— Мы тоже чуть было не угодили туда же! — слетает у меня с языка.
— Ерунда, — отвечает Старик и смотрит в пустоту.
Он жует еще минуту-другую, а затем добавляет:
— По крайней мере, у нас всегда наготове приличный гроб, который мы постоянно таскаем с собой, словно улитка — раковину.
Это не очень обнадеживающее сравнение, похоже, нравится ему.
— Словно улитки, — повторяет он сам себе, кивая головой с вымученной улыбкой на губах.
Вот, значит, и все: враг — это всего лишь несколько смутно различимых силуэтов на горизонте. Торпеда выходит — а лодка даже не содрогнется. Адское пламя — наш победный костер. Все как-то не складывается вместе: сначала охотничий азарт, затем атака, потом глубинные бомбы, часы непрерывной пытки. Но еще до этого — звуки тонущих кораблей, а когда мы поднялись на поверхность — пылающий остов, наша третья жертва! Все четыре торпеды попали точно в цель — а у нас глубокая депрессия.
Похоже, Старик вышел из состояния прострации. Он выпрямляется и кричит вглубь прохода:
— Корабельное время?
— 07.50!
— Штурман!
Тот немедленно возникает с поста управления, как джинн из бутылки.
— Мы можем снова выйти на них?
— Затруднительно! — отвечает штурман. — Если только… — он замолкает и начинает снова. — В смысле, разве что они изменят основной курс.
— Мы едва ли можем рассчитывать на это…
Старик следует за ним на пост управления. Я слышу обрывки диалога и рассуждения Старика вслух:
— Нырнули в 22.53, ну пусть будет 23.00 — сейчас 07.50. Иными словами, мы отстали от них на восемь часов. С какой скоростью они идут? Вероятнее всего, около восьми узлов. Итак, они ушли на шестьдесят четыре мили — по самым приблизительным подсчетам. Чтобы дойти до их теперешнего местоположения, нам придется идти четыре часа полным ходом. А как у нас обстоят дела с горючим? Слишком большое расстояние, чтобы идти на максимальной скорости. Кроме того, к этому времени конвой уйдет еще дальше вперед.
Тем не менее, он явно не спешит начать приготовления к смене нашего курса.
На посту управления появляется шеф. Он не говорит ни слова, но вся его поза задает единственный вопрос: «Ну когда же мы повернем назад?»
Несмотря на усталость, я не могу заснуть. Такое впечатление, словно я наелся пилюль, придающих бодрости. Я не могу унять свое возбуждение. Впрочем, все в нашем спальном отделении испытывают то же самое. В носовом отсеке стоит гвалт. Похоже, пытаются убедить себя, что празднуют победу. Я распахиваю люк настежь. В сумеречном свете я могу разглядеть людей, сидящих кружком на палубных плитах, водруженных на свои места. Слышится нестройное пение. Они тянут последнюю строчку, пока она не начинает звучать наподобие хорала. Они в состоянии веселиться — эти несчастные не видели тонущий танкер.
Если бы им не сказали, что источником взрывов и визга сминаемого металла стало давление воды, сдавившее борта и расплющившее трюмы тонущих судов, которые стали нашими мишенями, они бы вовек не догадались о причинах оглушительного подводного грохота.
Штурман несет вахту. Зарево поутихло, но все еще хорошо различимо. Вдруг он произносит:
— Там что-то двигается!
Его правая рука вытянута вперед, в чернеющее море. Он сообщает о своем открытии вниз. Спустя считанные секунды Старик уже стоит на мостике.
Предмет похож на плот, на котором сгрудилась кучка людей.
— Рупор на палубу! — приказывает Старик, и затем продолжает. — Ближе!
Он перегибается через бульверк и кричит по-английски:
— Как звать ваш корабль?
Снизу незамедлительно отвечают, будто надеясь, что сговорчивостью они заслужат себе помощь:
— Артур Элли!
— Знание никогда не повредит, — замечает Старик.
Один из них пытается ухватиться за лодку, но мы уже набираем скорость. Он повисает, вытянувшись между нашим бортом и плотиком. Затем его руки разжимаются и он падает в пенящийся за нами кильватерный след. Зубы — единственное, что я смог разглядеть, были два ряда зубов, даже не белки глаз.