Подлодка [Лодка]
Шрифт:
Пришедшие после вахты залпом выпивают горячий кофе, протирают свои бинокли и убирают их до следующего дежурства.
— Собираетесь наверх? — спрашивает меня штурман.
Помощник боцмана Вихманн идет на корму, штурман с двумя наблюдателями — в носовой отсек.
Некоторое время слышно только рев океана и гудение двигателей, пока помощник боцмана не включает трюмную помпу.
Сразу же на посту управления начинается оживленное движение. Новая смена мотористов направляется на дежурство. Я узнаю кочегара-дизелиста Арио и кочегара электромотора Зорнера.
В каюте унтер-офицеров Вихманн уселся за стол и с жадностью жует.
Я забираюсь обратно в койку. Теперь я слышу прямо над своим ухом, как волны проносятся мимо борта лодки. Скрежет и бурление то нарастают, то замирают, а время от времени перерастают в свистящее шипение.
Распахивается люк камбуза. Из него появляются помощник боцмана Клейншмидт и помощник электромоториста Радемахер.
— Оставь нам хоть что-нибудь, обжора! Всякий раз, как вижу тебя, ты набиваешь свое брюхо.
— Отвали!
В щель занавески я вижу, как Вихманн без тени смущения чешет у себя в паху. Он даже слегка привстал, чтобы было удобнее.
— Эй, убери свой член с дороги! Здесь нельзя дрочить.
— Я сейчас трахну тебя самого! — огрызается Вихманн.
Этот диалог вызвал у Клейншмидта какие-то веселые воспоминания. Он так громко прыснул со смеху, что все замолчали, чтобы послушать его.
— Это приключилось со мной в парижском бистро. Я сижу за столом, а напротив меня на подобии кушетки развалился негр со своей шлюхой. А она не переставая щупает у него между ног под столом. В Париже это обычное дело.
Радемахер кивает в знак согласия.
— Внезапно негр начинает громко и часто дышать и закатывает свои глаза. Я думаю: «Надо посмотреть на это!» и отодвигаю свой стул. И я вижу, как он кончает — прямо на мой ботинок!
— Ты шутишь!
— Ну, а ты что? — хочет знать Радемахер.
— Я сижу обалдевший. Но ты бы посмотрел на влюбленную парочку — их как ветром сдуло!
— Черт побери, случится же такое, — Радемахер потрясен до глубины души.
До Вихманна смысл рассказанного, похоже, дошел только сейчас. Он отодвигается от стола и заявляет:
— Эти французы — настоящие свиньи!
Хохот в унтер-офицерская каюта более-менее улегся не ранее, чем через четверть часа.
В судовом журнале от первых двух дней остались следующие записи:
Суббота
08.00 Выход в море.
16.30 Три погружения.
18.00 Пробное глубоководное погружение.
Воскресенье
07.46 Воздушная тревога. Приняты экстренные меры и глубоководное погружение.
10.55 Воздушная тревога.
15.44 Воздушная тревога.
16.05 Крейсирование в районе боевых действий.
— У тебя глаза по прежнему, как у кролика-альбиноса, — подкалывает меня шеф. Идет третий день, как мы в море.
— Ничего странного — последние дни на берегу были довольно бурные.
— Я наслышан. Говорят, вы участвовали в знаменитой битве в «Маджестике». За день до Томсена — правда?
— Точно. Вы пропустили много интересного. Например, полет начальника работ через зеркальное стекло.
— Как это произошло?
— Вы ведь хорошо знаете Шолле — насколько необходимой на флота в военное время персоной он себя считает. Этот болван начал с того, что поставил всем выпивку. Публика вела себя еще достаточно вежливо. Герр Шолле уже успел хорошенько принять и, очевидно, чувствовал себя в ударе. Его ничто не могло остановить. Он вел себя как обычно — как будто все только его и ждали!
Я живо представил себе дуэльные шрамы — красные царапины — на его хомячьих щеках. Я помню, как герр Шолле бурно жестикулировал, медленно раскачиваясь взад и вперед, начиная ораторствовать с пивной пеной, размазанной вокруг рта:
— Фантастика, просто фантастика! Такой замечательный успех! Великолепные ребята — стальные характеры! Jawohl!
Я вспоминаю презрительные взгляды собравшихся и слышу громкий вопрос из толпы:
— Какого черта этот засранец делает здесь?
Но господин начальник Шолле не слышит никого, кроме себя:
— Еще одно усилие — и мы поставим Англию на колени! Jawohl! Бойцы на фронте могут положиться на нас! Пожертвуем всем на благо Родины! Преданные рыцари!
— Он нес полную ерунду, — рассказываю я шефу. — Вся эта пропагандистская чушь о непоколебимом боевом духе солдат и так далее. И совершенно очевидно, что он причислял себя к ним. Маркус просто весь кипел, но кое-как сдерживался. И лишь когда Шолле хлопнул его по плечу и заорал: «Наверх и на врага, затем залп, и никакой пощады! А потом всего лишь несколько сраных глубинных бомб!», тут у Маркуса вылетели все предохранители. Надо было видеть его. Он стал ярко-красного цвета и не мог выдавить из себя не слова, как будто у него перехватило дыхание. Но все остальные, как один, были на ногах в мгновение ока. Перевернули все: столы, стулья. Они схватили начальника за руки, за ноги и вынесли его из бара в коридор. Наполовину несли, наполовину волокли его. Сначала хотели выбросить его за дверь, наподдав на прощание ногой по его штабной заднице. Но у боцмана возникла идея получше. Видно, потому, что начальство держали за конечности, как гамак, он сперва заставил выровнять его, орущего и сопротивляющегося, параллельно огромному зеркальному стеклу, а потом скомандовал: «Хорошенько раскачиваем и отпускаем на счет „Три!“ Все поняли, что он задумал. Это надо было видеть! Раз — два — три! Начальник взмыл в воздух, раздался грохот разбивающегося стекла, и он уже лежит на улице.
Я припомнил звук, с которым Шолле влетел в окно, и звон осколков, падающих на мостовую. Боцман сказал: «Вот и все!» Но он ошибся. Четверо молча, как по команде, повернулись кругом и промаршировали через весь зал на свои места, отряхнули руки, как будто дотронулись до какой-то грязи, и взялись за бокалы. «Тупая свинья!» — сказал кто-то из команды.
Вдруг кто-то завопил: «Вон он снова!» и показал на входную дверь. Сквозь табачный дым в дверном проеме маячила физиономия, вся в крови.
— Он ищет свое пенсне, как у Гиммлера!
Они опять вскочили на ноги. Несмотря на выпитое, в мгновение ока они были уже у двери и вытаскивали начальника работ через порог. Один пинком помог освободиться ноге начальника, зацепившейся за косяк. Захлопнули за ним дверь. «Наверное, теперь эта тупая б…ь получила сполна!» — сказали они.
— А потом объяснялись с военной полицией?
— Само собой, они появились час спустя, когда в баре остались только унтер-офицеры и матросы. И тогда-то началось настоящее побоище. Один полицейский получил открытую рану в верхнюю часть бедра.