Подлодка [Лодка]
Шрифт:
Первый вахтенный почти таким же обыденным тоном докладывает:
— Аппараты готовы.
Но внезапно Старик разражается проклятиями и велит снизить скорость, наверно, чтобы уменьшить вибрацию перископа.
Приводной мотор перископа гудит и гудит, замолкая лишь на короткие интервалы. Старик старается изо всех сил не упустить врага из виду, несмотря на высокие волны. Очевидно, он еще выше поднял перископ, похожий на стебель спаржи. При таком волнении на море он не сильно рискует быть замеченным. Кто из находящихся на борту парохода может представить, что в этом хаосе их может атаковать субмарина? Практика и теория учат, что в такую погоду подлодка не в состоянии применить свое оружие. Мы скачем с одной волны на другую.
Командир успокаивается:
— Не меньше десяти тысяч тонн. Есть здоровая пушка — на корме. Черт бы побрал этот ливень!
— Нет, так не пойдет! — внезапно доносится сверху из боевой рубки, — Всплываем!
Реакция шефа не заставляет себя ждать. Первая же приличная волна, которая встречает нас на поверхности, бросает меня через весь пост управления, но я, ухватившись за стол с картами, удерживаюсь на ногах.
Командир вызывает меня на мостик.
Вокруг нас — лишь беснующееся море, а над ним — низко висящая темно-серая завеса. Ни следа парохода. Он исчез в шквалах дождя.
— Берегись! — предупреждает Старик, когда на нас устремляется бутылочно-зеленая стена.
После того, как она прокатилась с ревом, он кричит мне в лицо:
— Они не могли нас увидеть!
Он приказывает нам держать курс в ту сторону, где был пароход. Чтобы выполнить его приказ, приходится идти полным ходом против волн. Ветер хлещет по нашим лицам. Я не смог выдержать и десяти минут и с потоком воды отправляюсь вниз. Потерявший надежду шеф повторяет каждые несколько минут:
— Бесполезно. Они все-таки улизнули от нас!
Несмотря на летящие брызги, я все же бросаю беглый взгляд внутрь боевой рубки. Крошка Бенджамин стоит у руля — он изо всех сил старается удержать лодку на заданном курсе. Даже не видя отсюда катящиеся волны, я чувствую, как каждая из них старается сбить нас с курса. Люк снова задраен. Теперь лишь переговорная труба соединяют мостик с внутренностями лодки.
Старик велит погрузиться, чтобы попробовать услышать противника. Он не намерен сдаваться. Сонар должен услышать дальше, нежели увидят наши глаза.
Насквозь вымокшая вахта с мостика, все с красными, как омары, лицами, спускается вниз.
Мы уходим на сорок метров. В лодке стоит мертвая тишина. Слышно лишь, как плещется трюмная вода, колеблемая донными волнами. Все, кроме двух дозорных с мостика, сидящих за штурвалами гидропланов, уставились на акустика. Но как бы плавно он ни поворачивал свою круглую ручку — ровным счетом ничего!
— Курс — шестьдесят градусов! — приказывает Старик.
Спустя полчаса он поднимает лодку на поверхность. Может, он все-таки сдался? Я поднимаюсь на мостик вместе с вахтой штурмана. Командир остается внизу.
Как правило, только потерпевшие кораблекрушение видят волны так, как видим их мы. Можно представить, что мы находимся на плоту.
— Волны-костоломы, — орет штурман. — Смотрите — однажды один впередсмотрящий с подлодки…
На этом месте он прервал свой рассказ потому, что перед нами выросла волна, готовящаяся обрушить свой удар. Я боком притиснулся к бульверку, прижав подбородок к груди.
Едва вода шумно схлынула, он продолжил все тем же охрипшим криком:
— …у него было переломано три ребра — страховочный пояс порван — смыло назад — прямо на пулемет — ему еще повезло!
После того, как лодка перевалила еще через три волны, он развернулся, вытащил заглушку из переговорной трубы и крикнул в нее:
— Для командира: видимость нулевая!
Командир прислушался к этому доводу. Еще одно погружение, еще раз обыскали все сонаром. Результат прежний: ничего.
Интересно, есть смысл нам стаскивать с себя одежды, с которых капает вода? Операторы рулей глубины не стали снимать даже зюйдвестки. Через полчаса выяснилось, что они поступили правильно. Командир вновь поднял лодку на поверхность.
— У нас остался единственный шанс: только если они круто изменят курс — повернут совсем в другую сторону — это лишит их полученного преимущества, — говорит Старик.
Добрых полчаса спустя он сидит нахмурясь, полуприкрыв глаза. Внезапно что-то буквально подбрасывает его на ноги. Его порыв заставляет и меня подпрыгнуть. Должно быть, он услышал, как что-то происходит на мостике. Он оказывается у люка в тот момент, когда приходит сообщение, что пароход снова виден.
Снова сигнал тревоги, погружение.
Когда я добираюсь до поста управления, он уже сидит в боевой рубке, слившись с окуляром перископа. Я затаиваю дыхание. Когда бурное море дает ему секундную передышку, я слышу, как он ругается себе под нос. У него опять не ладится. Как он ухитряется удержать пароход в поле зрения перископа дольше считанных мгновений при таком волнении на море?
— Вот он!
Крик, раздавшийся сверху, заставляет меня вздрогнуть. Мы стоим наготове и ждем, что будет дальше, но наверху больше ничего не слышно.
Старик начинает громко ругаться потому, что он ничего не может разглядеть. Отведя душу, он дает указания рулевому. И теперь — я просто не могу поверить своим ушам — он требует, чтобы оба электродвигателя работали на полную мощность. В такую-то погоду?
Проходит еще три или четыре минуты, а затем:
— Экстренное погружение на шестьдесят метров!
Мы переглядываемся. Ассистент на посту управления вообще не понимает, что происходит.
Что все это означает?
Только слова Старика снимают с нас бремя неуверенности; он спускается по трапу и объясняет, что произошло: