Подлодка [Лодка]
Шрифт:
— Невероятно — они нас увидели! Посудина развернулась прямо на нас — они хотели протаранить нас. Это какие же нервы иметь надо — и ведь что придумали! Так не бывает!
Он пытается сдержать себя в руках, но это у него не получается. Он в ярости швыряет перчатку о плиты палубы:
— Эта мерзкая погода — срань господня…
У него не хватает дыхания, чтобы произнести еще хоть одно слово, он садится на рундук с картами и замолкает, погрузившись в апатию.
Я стою рядом, чувствуя себя очень неловко и надеясь вопреки всему, что мы всплывем еще очень нескоро.
Воскресенье.
Мы идем
Мы превратились в изможденных стариков, этаких оголодавших Робинзонов Крузо, хотя не испытываем недостатка в пище. Дошло до того, что никто не испытывает даже малейшего желания покурить.
Инженерам приходится тяжелее всех. Они вовсе не получают свежего воздуха. Уже более двух недель невозможно выйти на верхнюю палубу. Правда, командир разрешил курить в боевой рубке, «под раскидистым каштаном», но у первого же человека, который попытался там раскурить сигарету, ветер моментально задул спичку. Сквозняк становится просто нестерпимым, когда дизели засасывают воздух из лодки.
Даже Френссен стал немногосложен. Ежевечерний гвалт в «ящике для якорных цепей», гомон и пение в носовом отсеке тоже прекратились.
Лишь в рубке акустика и на посту управления рулями глубины жизнь бьет ключом. Помощник на посту управления и двое его вахтенных постоянно дежурят, как и персонал, обслуживающий электродвигатели. А вот рулевому в рубке приходится неустанно бороться со сном.
Гудит один из моторов. Я уже давно бросил попытки определить, какой именно из них. Лодка идет со скоростью пять узлов, медленнее велосипедиста. И все равно это быстрее, чем если бы мы оставались на поверхности.
Отсутствие успехов тяжело давит на настроение Старика, который с каждым днем становится все более раздражительным. Он никогда не был разговорчивым, теперь же к нему и вовсе не подступиться. Судя по его депрессии, успех или провал всего подводного флота целиком и полностью лежат на его совести.
Такое ощущение, что влажность внутри лодки день ото дня становится все хуже и хуже.
Лучших условий для вызревания плесени и придумать нельзя: она уже завладела моими запасными рубашками. Причем этот сорт отличается от той разновидности, которая покрывает колбасу: она менее ядовитая, зато растет большими черно-зелеными пятнами. Мои кожаные спортивные тапочки покрыты зеленым налетом, а койки насквозь провоняли плесенью. Они гниют изнутри. Если я сниму с себя сапоги хоть на день, они станут серо-зелеными от плесени и морской соли.
Понедельник.
Или я очень здорово ошибаюсь, или шторм слегка поутих.
— Так и должно быть, — поясняет Старик за завтраком. — Рано радоваться. Мы вполне могли добраться до относительно спокойной зоны — это если мы попали в сердце шторма. Но даже если и так, совершенно очевидно, что все светопреставление начнется по новой, стоит нам попасть на другой его край.
Волны такие же высокие, как и вчера, но летящие брызги прекратили безостановочно хлестать дозорных на мостике. Они теперь иногда даже пробуют пользоваться своими биноклями.
Вторник.
Пересекая пост управления, я больше не ищу, за что бы мне ухватиться. Мы даже можем есть, не устанавливая загородки вокруг стола, и нам больше не надо изо всех сил зажимать коленями чайник. Даже обед настоящий: флотский бекон с картошкой и брюссельской капустой. Я ем и чувствую, что ко мне возвращается аппетит.
После того, как сменилась ночная вахта, я заставляю и себя встать с постели. Круг неба, обрамленный люком боевой рубки, не намного ярче, чем черное кольцо самого люка. Я жду не меньше десяти минут на посту управления, прислонившись к штурманскому столику, пока спросил:
— Разрешите подняться на мостик?
— Jawohl! — отвечает мне голос второго вахтенного офицера.
Буммштиввумм — ударяют по корпусу волны. В этот звук вплетается пронзительное шипение, а затем раздается глухой гул. Белесые пряди пены блестят с обоих бортов и растворяются в темноте.
Вода как будто подсвечена снизу зеленым сиянием вдоль всего корпуса лодки, выделяя его контур на темном фоне.
— Проклятое фосфоресцирование! — недовольно ворчит второй вахтенный. За космами тумана сверху льется поток лунного света. Время от времени вспыхивают и пропадают звездочки.
— Темно, как в аду, — бормочет Дориан. Затем он кричит кормовому дозорному. — Гляди веселей, парень!
Спустившись на центральный пост около 23.00, я вижу обоих вахтенных на посту управления, чем-то занятых около водяных распределителей. Присмотревшись получше, я понимаю, что они чистят картошку.
— Что вы тут делаете?
В ответ у меня из-за спины раздается голос Старика:
— Картофельные оладьи — или как там это называется.
Он ведет меня за собой на камбуз. Там он спрашивает сковородку и жир. С поста управления матрос приносит котел почищенной картошки. Счастливый, как школьник, командир растапливает жир на сковородке, которую он наклоняет из стороны в сторону, чтобы шкворчащий жир растекся по всей поверхности. Затем с высоты в сковородку шлепается первая порция растертых картофелин. Горячие капли растопленного жира летят на мои штаны.
— Уже почти можно переворачивать! — Старик морщит нос, с наслаждением вдыхая аромат. Мы следим за тем, что сейчас произойдет. Движение руки, и блин летит по воздуху, делает сальто и снова приземляется на сковородку, абсолютно плоский, поджаренный с одной стороны до золотисто-коричневого цвета.
Мы все отрываем по кусочку от первого, готового, блина и держим куски между зубами, пока они не остынут немного.
— Вкусно? — с гордостью спрашивает командир.
Коку приходится вылезти из своей койки, чтобы принести нам большие банки яблочного повидла.
Постепенно готовые блинчики складываются во внушительную горку. Уже полночь: в машинном отделении меняется вахта. Дверь распахивается настежь, и на камбуз влетает Жиголо, весь с ног до головы испачканный маслом. Не понимая, что тут происходит, он уставился на командира и хочет побыстрее проскочить мимо него, но тот кричит ему:
— Halt! Стой!
Жиголо замирает на месте, как будто его ноги приросли к палубе.
По следующей команде он закрывает глаза и открывает рот, в который командир засовывает свернутый трубочкой картофельный блин [64] и поливает его сверху яблочным повидлом. Подбородок Жиголо тоже получает свою долю подливы.
64
То же самое, что и белорусский драник.